страница [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10]
                       [11] [12] [13] [14] [15] [16] [17] [18] [19] [20]
                       [21] [22] [23] [24] [25] [26] [27]

[26]

XIV. ПАРАД ПРОЩАНИЯ

Даны два хирурга: обаятельный и уродливый. Под ножом которого вам хотелось бы умереть?

Обаятельный – блестящий профессионал и к тому же педант. А уродливый – творец и сумасброд, в равной степени способный и на чудо, и на ошибку. Первый надежен лишь в том случае, если вы не безнадежны. Второго же интересует только полная клиника.

Так под ножом которого вы предпочитаете?

Я выбираю второго. С ним проще договориться. Обаятельный ни при каких обстоятельствах не отложит плановую операцию. А уродливый пожалеет. Даст поболеть, подышать в трубочку. Возможно, даже позволит угореть во сне. И только потом зарежет.

Впрочем, мой выбор продиктован гордыней. Допускаю, что кому-то по душе – в заранее назначенное время и побольнее.

Тем паче, что по счетам уже оплачено…

Пора подвести черту.

Общий вид на жительство приводит к мысли, что мое прошлое – это разбитая и наспех собранная из осколков декоративная ваза. Напрасно я пытаюсь воссоздать целое, тщетно совмещаю друг с другом неровные края разных частностей.

Не клеится.

То там, то сям не хватает осколка нужной формы. Приходится выламывать его из другого места и затыкать дыру. Но тогда обнаруживается новая прореха, и все начинается с нуля.

Проклятый puzzle! Вечно не достает какой-то мелочи, штриха, намека, утилиты. Вся картина получается перекособоченной, очень похожей на реальную жизнь. А мне такая асимметрия не по нутру. Я не люблю реальную жизнь. Любить ее аморально. Поэтому и бьюсь над каждой новой комбинацией до полного истощения и, отчаявшись, подло додумываю себе биографию. Один домысел тащит за собой другой, одна небольшая натяжка порождает комариный рой мелкой лжи. Как говорится в старой монгольской пословице, чем дальше в степь, тем больше дроф.

Иногда я напоминаю себе бракованный артиллерийский снаряд, который никак не может выйти на расчетную траекторию. Из кожуха вон лезет, пытается оправдать доверие наводчика, но против законов аэродинамики не попрешь. Нечего пенять на судьбу, если какой-то складской мудозвон отпилил у тебя кусок стабилизатора. Хочешь – не хочешь, а приходится падать, на кого бог пошлет.

– Эта женщина погубит вас раньше остальных, – сказал мне безумный лингвист Леонтий Ферд.

– А остальные, стало быть, позже? – спросил я.

– Остальные вас закопают!

Ферд не из тех, кто лезет за словом в гаманок. У него всегда наготове пара-тройка убийственных по масштабам откровенности заявлений. Однажды на пресс-конференции, посвященной безопасному сексу в израильской школе, в присутствии десятка журналистов он спросил министра здравоохранения, в каком возрасте тот начал мастурбировать. Министр, молодой политический назначенец, растерялся и попросил оформить письменный запрос на имя его советника по связям с общественностью. Ферд оформил. Советник ответил, что «данный вопрос касается лично министра и не затрагивает существа дискуссии». Ферд не согласился. Советник настаивал. Началась бойкая переписка. А через полгода наше издательство выпустило в свет небольшую брошюру Леонтия Ферда «К вопросу о мастурбации. Избранные места из переписки с министром здравоохранения».

Его побаивались, от него шарахались, ему мстили. Одна склонная к полноте дама подала на него в суд, обвинив безобидного Ферда в сексуальных домогательствах. «Он потрогал меня здесь и здесь, – сказала она на слушаниях, – и посоветовал все это убрать».

– Вам, Голбин, рано «ытожить», – заявил как-то Ферд. – Ваше прошлое еще не оформилось.

Я потребовал объяснений. Ферд охотно их предоставил.

– Большое, – ударил он и без того избитую фразу, – видится на расстоянии. Вы еще не в том возрасте, чтобы собирать собственную жизнь по кусочкам. Она пока не достаточно развалилась, а вы не настолько мудры, чтобы экстраполировать. Подергайтесь еще с десяток лет, помашите кулачишками, потолкайтесь в очередях и постелях. Преждевременные обобщения вредны. А для таких, как вы, – и вовсе губительны.

– А как же быть с возрастом? Я ведь, по вашей теории, «творящий месть»? Не вытекает ли мое желание подытожить из инстинкта отомстить? – спросил я, пытаясь не уронить вознесенную Фердом планку. Но он неожиданно сам сверзил ее с заоблачных высот:

– Начитались всякого говна, а теперь мимикрируете…

По дороге в аэропорт пискнул телефон. Не поддающийся идентификации абонент сообщил, что я сука и доигрался. Так и написал, грубиян: «Nu chto, suka, doigralsya?»

До прибытия самолета оставались считанные минуты. Тут-то мне и расхотелось. Я свернул с трассы, проехал километров пять по проселку, обнаружил небольшой парк возле, как ни странно, баптистской молельни, въехал на территорию, вышел из машины и улегся на сухой газон под какой-то фикус. Рядом, у свежевыкрашенной деревянной скамейки, стояло белое гипсовое распятие. На обеих лопастях креста висело по венку из незабудок, отчего Христос сильно смахивал на гимнаста, выполняющего упражнение на кольцах. Терновый же венок, не живой, а гипсовый, облюбовала крупная лупоглазая стрекоза.

Я лежал под тяжелым солнцем, как какой-нибудь Феликс Усузов-Ланис, и пытался отыскать в тошнотворно однородном небе хотя бы умозрительный ущерб, хотя бы какую-нибудь небесную неловкость, которую можно было принять за знак свыше. Но ни хрена в этом небе не происходило.

Телефон пискнул опять. «Tebe konez», – было написано на этот раз.

А кто в этом сомневается? Да всем нам конец! Не только мне – всем людям и нелюдям, тварям земным и ангелам, всем нашим проклятиям и молитвам.

Ничто не вечно… Мысль, надо сказать, не особенно оригинальная. И является с годами все реже. Почему? Да потому что самый главный человеческий страх к зрелости притупляется. Обыденность затирает его, как электронная резинка на экране компьютера. Не оставляя даже ошметок.

Это называется умнеть. Набираться опыта. Таким макаром человек достигает самого жалкого из возможных состояний – мудрости. Он панически боится хулигана в темном переулке или зубной боли, но в то же время отважно плюет на неотвратимое приближение рака, мрака или бряка посреди улицы.

Один мудрец сказал: «Природа устроила так, что питать иллюзии свойственно не только безумцам, но и мудрецам: в противном случае последние слишком сильно бы страдали от собственной мудрости». А другой мудрец сказал: «Почти все наши несчастья происходят оттого, что мы не сумели остаться в собственной комнате». А пятый мудрец сказал: «Жизнь сохраняется не потому, что ее ценят; жизнь безвременно теряют не оттого, что ее презирают. Поэтому ценящий жизнь, возможно, не будет жить; презирающий жизнь, возможно, не умрет. Кажется, что все это происходит вопреки желанию. Нет, не вопреки. Это означает, что живут сами по себе, умирают сами по себе. Бывает, что ценят жизнь и живут или презирают жизнь и умирают. Кажется, что все это соответствует желанию. Нет, не соответствует. Это также означает, что живут сами по себе и умирают сами по себе».

А шестой мудрец сказал: «Видали мы таких мудрецов!»

[к странице 25] [ к содержанию романа ] [к странице 27]