страница [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10]
                       [11] [12] [13] [14] [15] [16] [17] [18] [19] [20]
                       [21] [22] [23] [24] [25] [26] [27]

[23]

Где-то в дебрях очередной табели о рангах, странице на шестисотой, набрел я и на имя своего отца. «Голбин Александр Маркович, – значилось там. – Президент концерна «Скарабей» (оформление виз, промо-акции, продажа и аренда недвижимости в Москве и области)». Далее следовал срок жизни фирмы: 1992-1998 гг.»

Одна из глав, самая, по-моему, короткая, называлась «Относительно честные люди». Другая – «ВПК на службе у ВВП». Еще одна – «Белый бизнес на черном рынке». В главе «Все на выборы!» были приведены многочисленные «Таблицы затрат на подкуп чиновников и избирателей». По отдельным городам и регионам. Разумеется, с указаниями сумм в долларах США, фамилий, адресов и телефонов. А эпилог, посвященный разоблачению «заговора питерской группы», венчала еще одна строка из Илиады: 

Храбрый, воздвигнись на бой, возбуди и другие дружины!

Я захлопнул папку и отодвинул ее на край стола. Потом встал и переложил на книжную полку. Затем пошел на балкон, принес маленькую лестницу-стремянку и забросил папку на заснеженную вершину книжного шкафа. Теперь эта рукопись «сидела» высоко. И глядела далеко.

 «Нашла тебя. Люблю тебя. Еду к тебе». Ни одного личного местоимения! Такое редкой лапидарности письмо ожидало меня в конторе. Конверт, как всегда, был вскрыт, а затем неопрятно заклеен по старому шву. Ляля с трудом сдерживала ухмылку. Дура!..

– Перестань заниматься перлюстрацией! – сказал я.

– Фу, какой матегщинник, – обиделась она.

Далее следовали номер рейса, дата (через четыре дня), время прилета и подпись: А.

Письмо было доставлено из уездного города N. экспресс-почтой «Данзас». Это стоило, наверное, хорошего ужина в ресторане «Пихта».

Полгода назад меня бы смыло из города. Я схоронился бы так, что сам бы себя не нашел. Уехал бы в Офаким или Сдерот, ушел бы в Еврейское подполье, лег бы на дно в Ларнаке или Табе. Но сейчас…

Сейчас я ощутил невероятное облегчение. Будто меня разжаловали в рядовые. Маршальские погоны свалились с плеч, и все тело потянулось куда-то ввысь – к небу. Я почувствовал, что обретаю долгожданную защиту от внешнего мира, непроницаемый экран, внутри которого смогу, наконец, почувствовать себя одновременно и плененным, и свободным. Как беглый раб. В шаге от последнего предела его настигает чья-то добрая рука и протягивает кусок хлеба и кувшин воды. Он поднимает благодарный взгляд – и видит перед собой… хозяина, от которого бежал. Рабовладельца, раздери его в прах!

– Скажите, я арестован?

– Да что вы все такие пугливые! – воскликнул Рафи с чувством, будто сегодня встречался как минимум с тремя такими пугливыми, как я. – Мы, пожалуйста, живем в демократической стране! Никто вас не собирается арестовывать.

По-русски он говорил с ужасным акцентом («Да что ви фсэ такыи пуглывыи!»). Видимо, изучал язык факультативно. Он явно стеснялся своего произношения, что коренным израильтянам вообще-то не свойственно. Внешне Рафи был крайне типичен, если не сказать безлик. Такого парня можно было встретить где угодно – на рынке, в кинотеатре, на стадионе. Сильно поношенные джинсы с пейджером и сотовым телефоном на поясе, растоптанные кроссовки, мятая футболка темно-синего цвета, смуглая кожа, черные волосы, солнцезащитные очки.

Нашей встрече предшествовала некоторая суета. Сначала в мой кабинет зашел Бен-Бен, уселся на стул для посетителей и начал теребить телефонный провод. Такое происходило с ним в особо деликатных случаях.

– Что у тебя, старик? – спросил я. – Мигрень? Любовь? Моченедержание? Выкладывай быстрей, а то мне некогда.

Бен-Бен покраснел.

– Значит, все-таки любовь, – разочарованно произнес я.

– Ромыч! Ты, главное, не волнуйся. Ладно? – выдавил из себя Бен-Бен.

– Давай к делу. Что произошло? Молодец проснулся? Ицкинд обанкротился? Камалов получил «букера»? Бин-Ладен вышел на Бродвей?

– Тебе позвонят.

– Кто?

– Одни ребята. Со мной они уже говорили. И Николай у них был.

– Вы с Молодцом что-то затеяли? Без меня? – Бен-Бен молчал, продолжая терзать провод. – Какие ребята?

– Я дал подписку не распространяться, – прошептал Бен-Бен. – Но мы же друзья! Ты ведь, правда, никому не скажешь?

– О чем?

– Что я тебя предупредил…

Мне захотелось огреть Бен-Бена по лбу чем-нибудь тяжелым. Я оглянулся в поисках кувалды, но тут в дверном проеме нарисовалась Ляля с вязанием в руках.

– Голбин, – пропела она. – Иди к Большому. Сгочно!..

Босс, пряча глаза в носовой платок, указал на телефон.

– Тебя, – сказал он.

– Шалом, Роман! – прозвучал в трубке жизнерадостный мужской голос. – Это Рафи, пожалуйста. Можно, я перезвоню по вашему телефону?

Я вопросительно взглянул на босса. Тот пожал плечами, давая понять, что его это не касается.

– Пожалуйста, – ответил я, продиктовал свой номер – и загадочный Рафи тут же отключился.

– Кто это?

– Максимум, на что они способны – это изгадить нам настроение, – неопределенно ответил босс и резко сменил пластинку: – Как там с пьесой Саддама Хусейна?

– Пока у переводчика, – ответил я. 

– Поторопи его, – попросил босс. – Я уже запустил рекламу на радио.

Он отвернулся и старательно высморкался в платок. Это означало, что разговор окончен.

Мобильник пискнул – пришло сообщение. Pozvonyu v dva nol’ pyat’. Raffi. Я взглянул на часы: два ноль три.

– Я представляю правительственную службу, – сказал он ровно через две минуты. – Необходимо встретиться, пожалуйста.

– Зачем?

– Абсолютно ничего особенного. Все под контролем. Просто нужно поговорить.

– И все-таки, какую службу вы представляете?

– Ну, пресс-службу. Какая разница! Мы ведь только поговорить…

– Хорошо. Когда и где вам удобно?

– Заеду, – сказал он.

– Куда?

Но Рафи уже отключился. А через полчаса действительно заехал и позвонил с проходной. Я вышел и сразу спросил:

– Поехали покатаемся?

Он удивился моей проницательности, опять произнес «пожалуйста» и пригласил меня в машину.

– Скажите, я арестован?

– Да что вы все такие пугливые! – воскликнул Рафи с чувством.

И мы поехали.

…Гарью шибало так, что слезились глаза. Еврейский календарь худо-бедно добрался до рабби Шимона Бар-Йохая. По всей стране заполыхали костры. Праздник Лаг ба-омер вступил в свои права, обещая пожарным и полицейским бессонную ночь.

Темным майским вечером на пустыре между Кирьят-Оно и Йегудом пылало не менее десяти огромных костров. Было уже поздно. Хранители огня расходились по домам. Некоторые растаскивали свои костры и заливали водой, другие бросали их горящими на произвол судьбы.

Около одиннадцати часов вечера возле одного из покинутых костров остановился старенький «рено». Из автомобиля вышел худощавый мужчина среднего роста и средних лет в джинсах и черной майке навыпуск. В руках он держал пакет с надписью «Office depot». Мужчина не торопясь подошел к костру, пугливо оглянулся по сторонам, вынул из пакета увесистую серую папку, развязал тесемки и вытряхнул ее содержимое в пламя. Сотни листов обычной бумаги стандартного формата с какими-то нееврейскими буквами и схемами были проглочены огнем за считанные мгновенья, и на фоне желтого лунного диска, горевшего над пустырем, как настольная лампа, запорхали легчайшие черные мотыльки.

Мы подъехали к обычной административной высотке в центре Тель-Авива. В подножии – супермаркет, банк, туристическое агентство, почта, несколько кафе и ресторан. Кругом люди, много людей. Буквально толпы ничего не подозревающих ослов, скучных и пресных, как маца.

Мы поднялись на пятый этаж. Створки лифта разъехались, и передо мной открылся небольшой холл без окон, с единственной дверью, над которой висела табличка с государственным гербом. В дверном проеме стояли двое: мужик в штатском и магнитные ворота. Рафи протиснулся между ними и исчез. Пока охранник шмонал меня с привычной израильской медлительностью, я прочитал надпись на табличке: «Канцелярия главы правительства Израиля. Исследовательский отдел».

«Жалко, что не научно-исследовательский», – подумал я.

Из-за магнитных ворот выглянул Рафи и поманил меня пальцем. Я вошел в длинный коридор с множеством закрытых наглухо дверей. Было тихо, как в раю. Мы шли долго-долго. Казалось, что мы движемся по нескончаемому тоннелю, свет в конце которого недостижим даже в мечтах.

Впереди отворилась одна из дверей и мимо нас промелькнул хмурый паренек с удивительно знакомым лицом. «Мог бы поздороваться… Откуда я его знаю?!» Только на следующий день я вспомнил: это был мой филер – тот самый соглядатай, что сидел в субботу на автобусной остановке под моим окном и делал вид, будто читает позавчерашнюю газету.

Мы одолели туннель почти до конца. Рафи порылся в кармане, достал связку ключей, долго выбирал нужный, затем, наконец, открыл дверь и впустил меня в комнату.

Расселись. Он, понятное дело, за столом. Я – на гостевом стуле. Рафи достал из ящика стола большой желтый блокнот и огрызок карандаша. Несколько верхних листов были исписаны мелким неровным почерком. Строчки ивритского текста налезали друг на друга, грозя форме полной утратой содержания. Если это был секретный рапорт, то с ним надо было работать графологу.

Рафи, однако, так не считал. Он спокойно выдрал исписанные листы из блокнота, смял их в кулаке и бросил в мусорную корзину.

– Может быть, лучше сжечь? – съехидничал я.

– Рукописи не горят! – сказал Рафи, и я с удивлением обнаружил, что этот парень мне симпатичен. Была в нем какая-то тайная интеллигентность. Плотно закамуфлированная рутинной повседневностью, она время от времени пробивалась сквозь щели его акцента, и это было приятно.

– Вы, конечно, знаете, зачем вас сюда пригласили, пожалуйста?

– Понятия не имею. Судя по вывеске у входа, ваша контора занимается какими-то исследованиями.

– Правильно. По-русски наша служба называется контрразведкой. Только не думайте, что мы шпионы. Мы простые государственные служащие. Наша задача – обеспечивать безопасность граждан страны. И вашу, пожалуйста, в том числе.

– Приятно слышать. Чем же я обязан такому вниманию?

– А вы догадайтесь!..

– Боюсь, гадая, я могу заблудиться в собственных грехах.

– И все-таки подумайте! – Рафи взглянул на часы. – Одну секундочку, я сейчас вернусь, пожалуйста.

Он вышел за дверь и запер меня на ключ. Одного. Совсем одного. Секундочка длилась минут десять. Что ж, по всем правилам допроса: намек пущен – клиент должен дозреть.

Кабинет был обставлен скупее некуда. Стол, два стула, встроенный шкаф (совершенно пустой – я проверил), занавешенное жалюзи окно, кислая картина на стене. Ни телефона, ни настольной лампы, никаких канцелярских принадлежностей. Все удручающе голо и вполне специфично.

Я дозревал, пытаясь вспомнить какой-нибудь подходящий мотив своей биографии, что-нибудь криминальное или подлое, какую-нибудь случайную измену родине. Увы, кроме произвола в отношении Ады в голову ничего не лезло. Но Ада все-таки не Израиль, хотя тоже в каком-то смысле Земля Обетованная.

В замке провернулся ключ и появился исследователь. В руках он держал маленький поднос, на котором расположились два пустых стакана, блюдце с пакетиками, лимон, две чайные ложки и графинчик кипятка.

– Хотите кофе?

– Чаю.

– Самообслуживание, – улыбнулся Рафи, намекая то ли на чай, то ли на чистосердечное признание.

Он подвинул ко мне блюдце, развернул блокнот вверх тормашками и изготовился писать. Сначала он аккуратно нарисовал на листе мое имя, внес данные удостоверения личности и место жительства, а также возраст и пол. И, наконец, задал первый вопрос. Существенный настолько, что я растерялся.

– Ну, – спросил он. – Как наши дела?

Это был странный разговор. Совершенно ни о чем. Девяносто процентов времени я рассказывал о себе, о своем детстве и учебе в институтах, о матери и о Цванкере, об отце, о жизни в России и работе в Израиле, о своих пристрастиях в области музыки и изобразительного искусства, о любви к ближнему, о моем отношении к американскому футболу и сексу втроем.

В вопросах исследователя не было ни малейшей логики. Казалось, они составлены наспех и задаются наугад. Сначала я пытался понять, что ему все-таки от меня надо, но на втором или третьем витке бросил это глупое занятие.

Он выходил из кабинета еще трижды, каждый раз извиняясь за вынужденное отсутствие. Я выпил три стакана чая и уже чувствовал потребность произвести обратное действие. Но отпроситься по нужде не хватало мужества.

– Это ваше издательство опубликовало книгу Гитлера? – спросил он на втором часу нашего общения.

– А разве это преступление?

– Редактировали вы?

– Обижаете. Рудольф Гесс.

Рафи старательно записал имя и фамилию. А затем напряженно прищурился и спросил:

– Он сейчас в Израиле?

Я рассказал про Шпандау. Рафи, похоже, мне не поверил. Вот будет хохма, если они кинутся искать в стране еврея по фамилии Гесс!

Мы поболтали еще минут двадцать. Мне ужасно хотелось хотя бы встать и постоять, переминаясь с ноги на ногу.

– Вы торопитесь? – спросил Рафи.

– Нет… Не особенно…

– А как вообще дела, пожалуйста?

– Какие дела? – снова опешил я.

– Ваши. Творческие.

– Идут.

– Понятно. Ну что ж… Мы с вами хорошо поработали. Пора заканчивать. Так знаете, зачем я вас пригласил?

– Хоть убейте!

– Всему свое время, – сказал Рафи совершенно неуместную, на мой взгляд, фразу и достал из ящика стола некую бумажонку. – Прочитайте и подпишите, пожалуйста.

Бумажонка была составлена на русском языке и читалась с рафиным акцентом, от которого я никак не мог отвязаться. «Я, такой-то и такой-то, обязуюсь никому не передавать содержание моей беседы с исследователем таким-то и таким-то. Обязуюсь не разглашать факт моего вызова в исследовательский отдел. Обязуюсь избегать контактов с неблагонадежными лицами и о любых попытках контактов с их стороны немедленно сообщать в исследовательский отдел такому-то и такому-то. Обязуюсь вести себя правильно и ответственно. Дата. Подпись».

– Ну как? – спросил Рафи.

– Здорово, – сказал я. – Аж дух захватывает. Только где же приложение?

– Какое?

– Список неблагонадежных лиц, контактов с которыми я должен избегать.

Рафи нахмурился.

– Значит, не подпишите?

– Не подпишу.

– Тогда до свидания, пожалуйста. – Он забрал у меня листок и сунул его в стол. – Благодарю за интересную беседу.

Он протянул через стол руку, и я пожал ее с чувством относительного облегчения. Окончательное наступило после того, как на выходе из здания, в большом современном супермаркете, я отыскал вместилище всех своих страданий – роскошный мужской туалет.

[к странице 22] [ к содержанию романа ] [к странице 24]