повесть

страницы [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13]
                  [14] [15] [16] [17] [18] [19] [20] [22] [23] [24]

[21]

      XXI.     

    Они целовались сначала в лифте, потом в фойе четвертого этажа, потом у двери номера Локса, и он никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Они целовались упоенно, плотно закрыв глаза, растворяясь друг в друге без остатка, до самой последней клетки.

Открыв, наконец, дверь, Локс подхватил девушку на руки – она была почти невесома! – внес в комнату, нежно опустил на атласный плед, включил торшер и прилег рядом, близко, лицом к лицу. Она положила ладонь на его глаза, а он жадно вбирал запах ее дыхания и никак не мог надышаться. "Я люблю тебя, Аи!" – прошептал он,  девушка вздрогнула, гуттаперчиво изогнулась и уместила голову у него на груди.

Так они пролежали неизвестно сколько времени – минуту, час. Ночь черными клочьями забытья плавала в пространстве комнаты, и зеленый свет торшера тщетно силился превозмочь темную ее природу.

Аи подняла голову.

– Мне надо идти, – сказала она одними глазами, и Локс, наконец, услышал ее голос, тихий, шепчущий, как бархат.

– Идти? Куда? Зачем? – испугался он.

– Мне надо, – повторила Аи. – Ненадолго. На минутку.

– Ты вернешься? Обещаешь?

– Конечно, вернусь. Ты только не засыпай, ладно? Дождись меня обязательно! Дождись меня! – умоляюще попросила она.

– Я дождусь тебя, Аи! Я дождусь тебя! – горячо прошептал Локс. – Разве смогу я заснуть? Что ты, девочка! Только возвращайся побыстрей! Мне ужасно тяжело без тебя...

И Локс почувствовал, что вот-вот заплачет. Но Аи не дала его слезам найти выход, прильнув губами к его лицу, к его глазам, к нему всему.

– Антошка... – прошептала она, и Локс все-таки заплакал.

Они полежали еще немного – минуту, час. Потом она поднялась с кровати и бесшумно вышла.

А Локс остался.

"Ну вот, наконец-то я дома... – прошептал он и осторожно ощупал это слово языком: – Дом-м-ма... Дом-м-ма..."

Ночь прохаживалась от окна к двери и обратно. Туда-сюда. Туда-сюда. Послышалось кряхтение сжимающейся пружины. Молоточек в мозгу Локса медленно поднялся, вскинул оловянную голову и механически опустился на стальной купол колокольчика.

– Бум-м-м! Дом-м-м!

Локс повернулся на спину, открыл глаза и обнаружил на стене старые дедовы часы. Они шли как ни в чем не бывало, скрупулезно и размеренно отбивая такт его жизни. Они были живые, эти часы, они шевелились, распухали и плющились, они сужались книзу, разжижались, заворачивались в косичку, и на пол, капля за каплей, падало расплавленное дерево.

Скрипнула дверь. Локс почувствовал, что снова становится объектом подглядывания. Но на этот раз он не ощутил ни малейшего беспокойства, улыбнулся и подумал: "Пускай!.."

Он поводил языком по губам, собрал, как крошки со стола, вкусовые воспоминания о поцелуях, высыпал себе в рот, покатал на языке и проглотил. Потом поднялся, подошел к двери, открыл, выглянул. В дальнем конце коридора мелькнула неясная тень. Локс двинулся туда.

В фойе сидел Ряскин. Но не один, как в прошлый раз, а в большой компании. За спинкой его кресла стояла Елизавета в домашнем халате с младенцем на руках, на подлокотниках кресла сидели – справа Шостер, слева Лизи с тощей дымчатой белкой на коленях. Рядом с Елизаветой стояла мать Локса, а из-за ее спины выглядывало суровое лицо Джо Ангела. Под ногами Ряскина лежал, подставив ладонь под небритую щеку, какой-то незнакомый мужик в грязном рабочем комбинезоне.

– Отойди в сторону – мы фотографируемся, – сказал Ряскин Локсу.

– Он всегда убегает в этот лес, – обратилась Елизавета к свекрови таким тоном, будто продолжала давно начатый разговор. – Уже и настойка мандрагоры не помогает, и примочки, и липовый отвар... Что с ним делать – просто ума не приложу!

Ребенок на ее руках пошевелился и пискнул. Елизавета бесцеремонно выпростала из-под халата полную белую грудь, сунула младенцу в рот и показала пальцем на Локса, вернее, куда-то сквозь него:

– Сейчас вылетит птичка...

За спиной Локса вспыхнуло и погасло. Он на секунду ослеп, а когда прозрел, в фойе никого не было. Локс удовлетворенно хмыкнул, вознамерился вернуться в номер, но услышал на лестнице голоса. Осторожно приоткрыв дверь, он вышел на площадку. Под ним, этажом или двумя ниже, ссорились двое мужчин. Они говорили зло, жестко, и Локсу не составило труда узнать их голоса.

– Ты не сделаешь этого, Франсуа!

– Поздно, Эммануил, я уже это сделал.

– Я тебе не позволю!

– Чего ты мне не позволишь?

– Я не позволю так унизить Кассиониди!

– Да кто они тебе? Что ты за них уцепился? Плюнь!

– Ты разве не понимаешь, что этот дом – все, что у них осталось!

– Что же ты сам не выкупил его, раз ты такой заботливый? Или у тебя проблемы с наличными? Так поезжай в Токио – займи у своей сестры! Купи им бунгало какое-нибудь у черта на куличках! Только подальше отсюда.

– Как ты можешь, Франсуа! Они же тебе не чужие!

– Я ненавижу эти дряхлые ошметки прошлого, эти ахи и охи, эти высокие слова и низкие помыслы! Ты прав, я один из них. В том смысле, что имею обоснованные притязания на эту землю. В моих жилах голубой крови не меньше, если на то пошло. Но я не виноват, что мой дед вовремя свалил из Греции. Я не виноват, что я богат, а они – нищие. Пусть идут работать, в конце концов! Я же работаю!..

– Завтра мы поедем в Афины и все переиграем.

– Поздно, Эммануил, поздно. Я уже подписал купчую.

– Ты урод, Аргири. Я тебя уничтожу!

– Кишка тонка! Что ты сделаешь? Напустишь на меня свору твоих недоделанных служек? Не смеши, Барон! Лучше подумай о том, как спасти твою великосветскую содержанку от нищеты!..

Раздался звучный хлопок, потом еще один. Затем послышались глухие звуки, пыхтение, треск расходящихся швов и нечленораздельные выкрики, как правило, сопровождающие одно из самых распространенных состояний поспешной интимности – драку.

Локс ринулся вниз. Он пробежал всю лестницу до последнего подвального тупика и никого не обнаружил. Он постоял в полумраке, прислушиваясь к каждому шороху, и стал подниматься. На лестничной площадке между вторым и третьим этажами он наступил на что-то мягкое, поднял с пола бежевый галстук-бабочку с разогнутым замком, бросил в мусорную урну и направился домой.

Дома пахло клевером и водопадом. На ближней к двери половине кровати под волнистым атласным пледом, который переливался складками в тактично мягком свете торшера, сладко спала Аи. Локс прислонился виском к простенку и долго смотрел на ее безмятежное лицо, даже во сне напитанное улыбчивым очарованием.

Вовне скрипнули тормоза автомобиля. Локс обошел кровать,  отодвинул штору и увидел, как от крыльца отъезжает такси. Когда машина повернула к выезду на шоссе, он различил на заднем сиденье две фигуры – одну низенькую, рыхловатую, другую – на голову выше, прямую, как свая.

Он вернулся к кровати, присел на краешек, тише тихого разделся, медленно проник под плед и прижался к подушке пылающим от осторожности ухом. И только он это сделал, Аи встрепенулась всем телом, быстро повернулась к нему лицом, изогнулась в сладкой истоме и не просыпаясь спрятала голову у него на груди. Он аккуратно забросил руку на ее подушку, положил ладонь на теплую обнаженную спину девушки и заснул совершенно напрасным сном – без страхов и сновидений.

[к странице 20] [к странице 22]