повесть

страницы [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13]
                  [14] [15] [17] [18] [19] [20] [21] [22] [23] [24]

[16]

       XVI.     

    Елизавета, вторая жена Локса, называла его квартирантом. Это отражало истинное положение вещей, хотя женщина, конечно, подразумевала совсем другое. "Ты с нами не живешь, – говорила она про себя и детей, – ты у нас квартируешь". "Ничего не поделаешь, – отвечал Локс. – Я – хронический квартирант".

В первые годы их брака Елизавета прилагала героические усилия к тому, чтобы слепить гнездо, но Локс, подобно волку, все время смотрел в лес, и бедная Лиза, хотела она того или нет, постепенно превращалась из ласточки в волчицу.

Локс действительно нигде не чувствовал себя дома. Где бы он ни находился, в какой бы благодати ни пребывал, его мозг постоянно пронизывало сознание, что живет он поступательно, не задерживаясь, без всяких препинаний, кавычек и запятых, как отрезок прямой линии или фуникулер, неумолимо перетекающий из точки А в точку Б, за которой не следует ровным счетом ничего.

От первой жены, имени которой он не помнил, Локс ушел налегке, забрав только старую электробритву и дедовы часы. Но и этот эпизод не стал фактом его биографии, потому что биографии у него не было. С тем же успехом он мог бы оставить еще какое-то количество жен, если бы занимался этим родом плангонологии.

Локса истощало чувство беспричальности. Как заблудившийся баркас, скитался он вдоль близкого берега в поисках какой-нибудь сваи или кнехта, чтобы встать на прикол, но не находил даже камня или куста. Берег был скользок, безлюден и совершенно лыс.

И надо же – в этом невзрачном отеле, в предгорьях Пинда, ранней осенью, на зимнем курорте, в тишайшей греческой глубинке Локс почувствовал, что постепенно утрачивает это привычное ощущение. Какими-то волнами наплывали на него смутные настроения оседлого человека, родственные сантименты к деталям окружающей среды и – временами – даже хозяйский взгляд на организацию быта. Никаких конкретных действий из этого не вытекало, но душевное состояние Локса было иным. Он, конечно, не чувствовал себя дома, но уже сознательно старался, хотя бы в какой-то мере, исполнять дежурное пожелание висевшего в холле отеля плаката: "Feel yourself at home!" На плакате была изображена фотомодель в бикини, желтых очках-маске и горных лыжах. Над ее головой прямиком в заоблачный рай убегала бельевая веревка канатки с прищепками алюминиевых кресел, намекая на возможное умиротворение.

Поднимаясь из бильярдной в ресторан, он ощущал именно умиротворение. Оно обволакивало дыхание Локса абстрактной нежностью к чему попало – к ступеням, перилам, стенам, маленькому лестничному окошку, забранному решеткой, цветку герани в глиняном горшке; оно лелеяло и баюкало Локса.

На одном из подоконников в холле он увидел надкусанную тартальетку, всплеснул руками, достал из кармана бумажную салфетку, собрал мусор вместе с крошками, самым рачительным образом утилизировал его в стоявшую рядом урну и, наконец, осмотрелся.

Вокруг царила суета. В холле играл небольшой оркестр – три бузуки, багламазаки, скрипка, гобой, флейта Пана и аккордеон. Пела певица, сидевшая рядом с пожилым музыкантом в шляпе Статсона, сновали из ресторана в кухню и обратно женщины в простых, но неправдоподобно чистых деревенских одеждах. За стойкой регистрации знакомый Локсу портье-скандинав что-то выговаривал девушке явно из местных, тоже в форме портье.

Певица показалась Локсу знакомой, но он тут же одернул себя: "Это уже не смешно – в каждом втором человеке я подозреваю какое-то воспоминание. Пора остановиться!.."

У входа в ресторан стоял Мито и держал за руку "русскую сиротку". Девочка уже переменила костюм пажа – была она в нарядном бирюзовом платье с элементами греческого народного костюма. В ее распущенные светло-русые волосы были вплетены яркие разноцветные ленты. Она была спокойна и даже весела. Увидев Локса, она выдернула свою ручку из ладони Мито, подбежала и выпалила ужасно картавой и удивительно симпатичной русской скороговоркой:

– Никогда не говори со мной по-русски, понял?!

– Почему? – удивился Локс по-русски.

Девочка сдвинула русые брови и погрозила ему пальцем.

– Давай лучше знакомиться, – сказал Локс. – Меня зовут Антон, а тебя?

– А меня зовут Дашенька, – ответила девочка шепотом и строго повторила:

– Не говори по-русски!.. А то Ксюша узнает, она тебе тогда задаст!..

– Какая Ксюша? – развел руками наивный Локс, но Дашенька уже оставила его, вернулась к японцу и снова взяла его за руку.

"Какой обаятельный акцент, – подумал Локс. – Видимо, ей хочется говорить по-русски, но доводится редко... Гм... И кто такая эта Ксюша?"

Бузуки грянули – певица запела – Локс вспомнил: именно эти музыканты играли в деревенской таверне к северу от Карпениси, куда он заезжал несколько лет назад с той самой антикоммунисткой из Северного Тель-Авива. И певица была та же, и ее муж – крепкий старикан в ковбойской шляпе.

"Дежавю продолжается, – улыбнулся Локс и тут до него дошло: – Ксюша-то здесь одна, а именно – ее высочество принцесса Ксения Кассиониди!.."

Из лифта появился бежевый Барон в сопровождении белоснежной Аи. Локс пошел им навстречу, томимый серой ревностью, которая, впрочем, развеялась сразу же после того, как Аи, без всякого разрешения оставив Барона, поспешила к Локсу с нескрываемым воодушевлением. Она привычно взяла его под руку и положила свою теплую ладонь на его соскучившееся запястье. Локс улыбнулся ее лицу, глазам, губам, золотому ее очарованию и вдруг почувствовал себя высоко, громадно, неприлично счастливым – и от этого неприличия – счастливым вдвойне.

– Пришлось нанять людей из Корисхадеса и деревни Святого Николая, – сказал Барон, оглядывая пространство. – Ничего не поделаешь – не сезон.

– Я помню этих музыкантов, – поспешил поделиться своим открытием Локс. – Такое впечатление, что других здесь никогда и не было.

– Впечатление правильное. Этот ковбой Янис, – Барон указал на старика с мандолиной, – между прочим, лауреат премии имени Теодоракиса. Он обслуживает все именины в радиусе тридцати километров от Карпениси.

– Именины? – не расслышал Локс.

– А вы разве не знали? – ответил Барон. – У ее высочества сегодня День Ангела.

Оркестр, будто ожидая этих слов, грянул хасапико. Дашенька, не отпуская руки Мито, сделала несколько танцевальных "па".

– А у девочки хорошее настроение, – сказал, глядя на нее, Барон. – Это лучший подарок ее высочеству.

Из лифта в дальнем конце холла вышла любопытная пара – маленький рыхловатый толстяк с мушкетерской бородкой в смокинге и классических кожаных туфлях со шнуровкой и высокая сухая женщина в безвкусном – применительно к текущему моменту – бальном платье. Увидев присутствующих, мужчина взыграл лицом, приложил красноречивым жестом указательный палец к пухлым своим губам, на цыпочках подкрался к стоявшему спиной Барону и дал ему под коленку. Барон присел, но тут же выпрямился и не оборачиваясь объявил:

– Знакомьтесь: Франсуа Аргири, большой шутник!

– Гы-ы! – сказал мужчина и нагло вошел в круг. Его супруга – судя по всему, это была именно она – окаменела в отдалении, как статуя. Была она на голову выше мужа и выглядела на голову глупее, хотя Локсу еще не представилась возможность оценить ум шутника.

– Твой новый пациент, Эммануил? – фамильярно спросил Аргири, кивнув на Локса. – Уже наслышан. Непростой случай, а?

Он протянул руку Локсу и скроил озабоченную физиономию:

– Что вас угнетает, милейший? Кверулянтство? Гомицидомания? Диссоциативная фуга? Мочеиспускание нормальное? Утка не требуется?

– Самое правильное, – поспешил на помощь Локсу Барон, – не отвечать на его провокации. Ты ведь не будешь обижаться, Франсуа, если с тобой сегодня никто не будет разговаривать? – и он с иронией посмотрел на Аргири.

– Обижаться? Я? Конечно не буду, – заявил тот. – Я просто спалю этот постоялый двор к чертовой матери! Вместе со всеми его потрохами. Гы-ы!..

Он подмигнул Аи, чмокнул воздух, тряхнул головой, отчего его пухлые щеки зашлись судорогой студня, и вернулся к своей супруге, которая, как показалось Локсу, до сих пор выполняла команду "замри".

Аргири что-то шепнул ей на ухо ("Наверное, команду "отомри", – подумал Локс), они подошли к оркестру и завели какой-то приятельский разговор с ковбоем Янисом и его певицей.

В этот момент двери ресторана широко распахнулись и знакомый Локсу ливрейный лакей, смотревшийся в общем лубочно-народном контексте несколько отчужденно, широким отрепетированным жестом пригласил гостей войти.

Они построились в колонну по двое – первыми двигались супруги Аргири, за ними Барон с Дашенькой (Мито исчез) и заключали процессию Аи и Локс, который перед тем, как войти, не преминул взглянуть на служебную дверцу в углу холла. Разумеется, она была чуть приоткрыта, а из просвета на Локса смотрело чье-то смутное лицо. Вот оно высветилось на мгновение – и на самой грани узнавания погасло.

[к странице 15] [к странице 17]