повесть

страницы [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [9] [10] [11] [12] [13] [14]
                  [15] [16] [17] [18] [19] [20] [21] [22] [23] [24]

[8]

      VIII.     

    На собственных ошибках он учился совершать новые, а уроки чужих судеб воспринимал как литературу. Главной его несвободой была мать. Несмотря на их взаимную закрытость, он все же сознавал, что обязан ей своим рождением, и поэтому преодолевать ее страхи было для Локса сущим мучением. Мать настораживал любой его поступок – будь то женитьба, развод или прогулка по набережной.

– Ты хоть кого-нибудь любишь в этой жизни? – спрашивала Локса Елизавета, вторая его жена. – Хоть кого-нибудь, хоть что-нибудь кроме твоих проклятых мыслей! Собаку, кошку, пинг-понг!

– Не знаю, – отвечал Локс.

– Вот именно! – говорила Елизавета, вздернув злые брови. – Ты даже к матери относишься свысока. К матери – к самому святому существу, что может быть у человека...

"Да, – грустно думал Локс, затыкая уши указательными пальцами. – Я не люблю маму. Я ведь не мальчик и, тем более, не девочка. Ни один взрослый человек не любит свою мать любовью. Во всяком случае, пока она жива. Главное для него – просто сознавать, что она есть, существует, живет, и быть уверенным, что она будет жить всегда. Во всяком случае, до тех пор, пока живы ее дети. Принимать веру в бессмертие своей матери за любовь – ошибка и глупость".

Второй его несвободой была дочь от первого брака, которая, казалось, воплотила в себе все, что Гименей легкомысленно наобещал Локсу и, как водится, обманул. В дочери Локс-мыслитель видел идею, на которой ему следовало жениться в юности, а Локс-мужчина жалел о том, что родился на поколение раньше.

Он был зависим от чувства чужбины, то и дело вскипавшего в нем, где бы он ни находился. Люди толкали его локтями, толпа влекла по течению, коллективная мораль принуждала соответствовать. И сквозь каждую из этих несвобод Локс продирался собственными силами, потому что на подчинение им сил у него никогда не было.

Что же касается предметов его увлечений, то спрос Локса всегда настолько превышал предложение, что каждый раз он отходил от прилавка голодным, униженным, разбитым и нищим. Он пробовал свыкнуться с таким состоянием, растил и лелеял в себе циника, но цинику этому не хватало углекислоты – он просто дурел в озоновой атмосфере локсовых фантазий. Горький опыт разочарований пылился на задних полках, подобно статистическим отчетам о количестве разбитых корыт...

Костер полыхал неустанно. Мясо томилось в тузлуке. Толстые женщины суетились вокруг столов, а их мужья, не дожидаясь горячего, уже приняли по первой и по второй, закусив чем бог послал. Один из них, с виду сантехник или столяр, одетый в рабочий комбинезон грязно-серого цвета, вразвалочку, по-медвежьи, подошел к сидевшему на отшибе поляны Локсу и протянул ему стакан.

– Замахни, земеля! – предложил он дружески.

– Спасибо, – отказался Локс. – Не хочется.

Грубое лицо мужика подернулось судорогой искреннего сочувствия.

– Болеешь, что ли?

– Выздоравливаю, – сказал Локс отчужденно.

– Сам-то откудова? – завел мужик традиционную песню.

– Из Буркина Фасо, – ответил Локс, надеясь оскорбить.

– Из Мордовии что ли? – удивился мужик. – У меня тесть оттудова, из-под Зубовой Поляны. Слыхал?

– Слыхал, – солгал Локс.

– Ну ладно. Тогда бывай, мордва! – хохотнул мужик, вбросил себе в пасть содержимое стакана, треснул Локса по раненому плечу и отвалил.

"Господи! Хоть бы похитил меня кто-нибудь!" – мысленно взмолился Локс и вдруг явственно ощутил себя похищенным. Он ужаснулся и попытался открыть дверь лимузина.

– Почему я здесь?! – закричал он. – Кто вы такие?! Отпустите меня! Верните меня домой! Что вам от меня нужно?

– Абстиненция, – раздался с переднего сиденья спокойный голос Барона. – Реакция вполне ожидаемая. Сейчас пройдет. Успокойтесь, друг мой! Вы просто очень несчастливы... – и, обращаясь к Мито, спросил: – What time is it?

– It is a quarter past two, – без промедления ответил японец.

Локс и правда счастливым не был, но часов не наблюдал. Вернее, перестал наблюдать их после того, как вышли из строя часы его детства. Это были настенные часы Орловского часового завода с маятником, боем и большим белым циферблатом с крупными арабскими цифрами и черными стрелками. Синяя чернильная печать на обратной стороне деревянного корпуса гласила: "30 июня 1954 г., контролер ОТК №20 ".

Эти часы принадлежали деду Локса, его воспитателю и наставнику. Именно по ним маленький Локс когда-то научился определять, который час, что явилось одним из самых удивительных открытий его жизни. Субстанция времени всегда повергала Локса в мистические ощущения. В первую очередь, своей неумолимостью и неисчерпаемой жаждой смерти и обновления, обновления и смерти. Когда-то Локс даже был близок к тому, чтобы поверить в существование бога – настолько терзал его духовный трепет перед текучестью жизни.

Маятник и циферблат находились под крышкой, за стеклом. Крышка открывалась как дверь. Внутри, на полке под маятником лежал большой короткий ключ, которым часы заводились раз в три дня.

После смерти деда Локс присвоил эти часы и сверял по ним свою жизнь до их безвременной кончины. Пятнадцать лет назад отказал бой, а еще через год часы остановились. Локс пошел к часовщику, тот вытащил орловскую пружину, и она рассыпалась в его пальцах в пыль...

Лимузин объехал пустую автостоянку, вскарабкался по узкой асфальтовой дорожке и мягко причалил к подножию высокого крыльца с каменными перилами. Локс узнал четырехэтажное здание с полукруглыми эркерами на верхних этажах и круто покатой черепичной крышей, широкие зашторенные окна холла, разграниченные низкими оградками палисадники у высокого каменного цоколя. Раньше, полтора столетия назад, здесь находилось поместье какого-то афинского князя или графа. В новые времена здание переоборудовали согласно потребностям – в обычный отель для любителей зимнего спорта, и нарекли именем горы, на склоне которой стоял городок Карпениси.

Выйдя из автомобиля, они непроизвольно построились в некую процессию. Впереди, словно знаменосец, шел маленький Мито, держа на вытянутых руках солидный кейс крокодиловой кожи с позолоченными шифровыми замками, за ним шествовал Барон, весь, исключая бритую голову и некоторую сутулость, сама элегантность, а завершали строй Аи с Локсом, идущие в ногу и под руку. Порядок и иерархию этого построения Локс успел рассмотреть в зеркальных дверях отеля, которые распахнулись сразу же после того, как процессия воздвиглась на вершину лестницы. Мито со своим чемоданом мгновенно умалился куда-то в сторону и выпал из поля зрения.

Из полумрака гостиничного холла навстречу гостям выступила удивительная пара – седовласый господин во фраке и молодая женщина в роскошном вечернем платье бордового цвета.

"Вот она, та самая красота, – подумал глядя на нее Локс, – которая всегда казалась мне недосягаемой. Ледяной бутон в хрустальной оболочке чопорности. Женщина света – во всех смыслах". На вид ей было не больше тридцати. Высокая, стройная шатенка с роскошными волосами, собранными в замысловатую прическу, она излучала высочайшую доброжелательность, густо прошитую арматурой непостижимого этикета. Казалось, что София Прусская, королева-консорт Греции, сошла с полотна Джорджиоса Джакобайдса и навеки поселилась здесь, в этом забытом человечеством земном раю.

Под стать ей был и мужчина. Высокий, худой, вдетый во фрак, как патрон в патронник, с аккуратной седой прической, коротко подстриженными усиками и фарфоровыми зубами, – все выдавало в нем голубую кровь и солидный финансовый потенциал. Своей спутнице он годился в отцы. "Объявит ее  племянницей, – с улыбкой подумал Локс. – У них, видно, так заведено..."

Встречающие тем временем сердечно, насколько позволяли им приличия, приветствовали Барона. Женщина протянула ему руку, оправленную по локоть в темно-бордовые нитяные перчатки, а когда он припал губами к ее запястью, наклонилась и легонько поцеловала его в лысое темя. С мужчиной Барон обменялся крепким рукопожатием и троекратным похлопыванием по плечу. Затем он сделал знак Мито, и тот передал крокодиловый кейс появившемуся из ниоткуда пожилому ливрейному лакею, который тотчас же исчез обратно – в никуда. В процессе этого акта гость и хозяин обменялись чуть заметными кивками, которые выражали, вероятно, взаимное удовлетворение.

– Знакомьтесь, – провозгласил Барон, становясь в один ряд с хозяевами и указывая широким жестом на Локса с Аи. – Мои ассистенты: специалист Аи Мидзуки и специалист Энтони Локс.

Он аккуратно переместил свой жест в направлении хозяев и торжественно провозгласил:

– Их высочества Ксения и Константинос Кассиониди, мои добрые друзья.

[к странице 7] [к странице 9]