повесть

страницы [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13]
                  [14] [15] [16] [18] [19] [20] [21] [22] [23] [24]

[17]

       XVII.     

    Никакого камерного зала в ресторане не было. Часть помещения просто была отгорожена высокими плетеными ширмами, создавая за ними некую видимость отдельного кабинета.

Именинница с супругом стояли у входа в это огороженное пространство, готовые принимать поздравления. Грянул оркестр в холле. Аргири приложился к руке принцессы, его нескладная супруга сделала нелепый книксен. Пожимая руку принцу, толстяк что-то шепнул ему на ухо, и лицо Кассиониди слегка посерело.

Дашенька обняла принцессу Ксению за талию, приложилась ухом к ее животу и скороговоркой по-английски несколько раз произнесла:

– Ксюшенька, поздравляю! Be happy, Ksouchen'ka!

Принцесса расцеловала девочку в обе щеки, посмотрела в ее лицо, прошелестела одними губами "I love you!", затем протянула руку Барону и Локсу. Последний снова вздрогнул от ощущения инея на губах.

Просторный стол был накрыт на восемь персон. На скатерти-самобранке преобладали шедевры греческой национальной кухни с редкими вкраплениями представителей кулинарного интернационала вроде хумуса, баварских колбасок и панини с грибами. Торжествовали сыры – от знаменитых феты и гравиеры до свежеприготовленных аневато и галотири. Между блюдами с овощными салатами, холодной рыбой и поджаренными баклажанами там и тут стояли сеты бутылочек с оливковым маслом разных сортов, похожие на разбросанные по полю боя взводы оловянных солдатиков. В совокупности с дорогой посудой, букетами свежих цветов, высокими бокалами, рюмками, пылающими в свете лампионов вилками, ножами и щипцами, стол напоминал большой город с развитой инфраструктурой, город, который достиг пика своего благоденствия и томился в ожидании интервенции и разрухи.

Супруги Кассиониди сели по разные стороны стола с коротких его граней. По левую руку от принцессы разместились Барон и чета Аргири, по правую – Дашенька, Локс и Аи. Таким образом, с флангов Локс оказался окружен дамами, а с фронта получил угрозу в лице шутника Франсуа.

Угроза эта, на удивление, никак не реализовалась. За все время ужина толстяк не произнес ни слова. Он никого не задирал, как-то поджался, погрустнел, замкнулся, – и это дало Локсу повод предположить, что с ним действительно не все в порядке. В ситуациях, когда промолчать было верхом неприличия, Аргири предпочитал обходиться короткими французскими фразами. Когда ему предложили произнести тост в честь именинницы, он только буркнул: "A votre santé, ma chére tante!" – и никого не дожидаясь выпил. Иногда из почвы общего разговора сорняком прорастала какая-нибудь его фраза, междометие или комментарий, не привлекавшие особого внимания. Обращался он исключительно к своей супруге, звали которую Сеголен.

За столом эта Сеголен была еще больше некрасива, чем на ногах. Даже сидя, она на голову возвышалась над Аргири. Лицо ее с крупными мужскими чертами, большим мясистым носом и широкими скулами было пасмурно, в глазах отражалось только то, на что она в данный момент смотрела. Аргири, однако, ухаживал за супругой с предупредительным участием и даже нежностью, возможно, и показной, но тем не менее.

– Veux-tu goûter un peu du fromage, ma chérie! – говорил он. – Il est très bon, Ségolène!

Или – шепотом:

– Le prince boit pas le champagne. Il préfère vodka.

Или – дежурным голосом:

– Passez-moi de la salade, s'il vous plaît!

В целом же он делал все, чтобы занимать минимум места в общем разговоре, что, кажется, всех остальных вполне устраивало.

Ел он много, даже очень много. Большое блюдо с фрикасе из кролика уничтожил практически в одиночку, не поделившись даже с женой. Впрочем, прожорливость Франсуа только поначалу привлекла внимание Локса. Вскоре ему наскучило и он перестал замечать Аргири и его супругу.

В начале разговор не клеился. Принц произнес тост, вполне традиционный и бессодержательный. Затем в течение нескольких минут все сосредоточенно ели.

Локс прислушивался к себе, тщетно пытаясь нащупать внутри привычное ощущение разлада. Исподтишка он бросал быстрые взгляды то на принцессу, то на Аи, то на девочку, невольно соединял их какой-то немыслимой эмоциональной кривой, сравнивал между собой, и как подсолнух – больше инстинктивно, чем сознательно – поворачивался душевным своим ликом к Стране восходящего солнца.

Он попытался мысленно вернуться в прошлое, в свое обыденное угнетенное состояние, но не смог. Он попробовал вспомнить, откуда он прибыл и почему, но не преуспел. Будто пространство вокруг стола было огорожено каким-то невидимым экраном, не только не выпускающим наружу, но и не впускающим воспоминания извне. Застолье и вправду напоминало маленькую герметично закупоренную галактику, центром которой, естественно, была принцесса Ксения. Все действия, производимые сидящими за столом людьми, так или иначе соотносились с нею, с ее взглядом, жестом, словом.

– Когда вы собираетесь в Афины, Эммануил? – спросила принцесса.

– Утром, – ответил принц. – А к ужину вернемся...

Принцесса кивнула, не выразив особого неудовольствия тем, что ее супруг ответил вместо Барона.

– Я думаю открыть страничку в Live Journal, – сказала она, обращаясь к Локсу. – Что-то вроде дневника. Как вы на это смотрите, Энтони?

– Ваше высочество! – ответил Локс. – Для вас нет более приемлемого способа вести дневник, чем писать его от руки.

– Это почему? – взвился на своем месте принц. – Сейчас такие вещи очень распространены. У Саркози блог, у Берлускони сайт, даже у нашего Папульяса есть своя страничка...

– Поэтому и не стоит, – сказал Локс очень мягко. – Извините меня за категоричность, но я могу привести, по меньшей мере, три аргумента в пользу своего мнения. Во-первых, я считаю важным качеством мыслящего человека определенную сокровенность и даже потаенность. Во-вторых, столь распространенная ныне публичность дневников делает образованных людей неискренними, а необразованных – популярными: явный вред и в том, и в другом случае. В-третьих, когда дневник перестает быть сугубо личным делом и становится неким атрибутом повседневности, частью быта и общепита, он утрачивает чудодейственную способность учить и быть матерью, становится чем-то вроде пресловутого велосипеда – как бы ваш собственный, но и у остальных есть такой же, пусть и другого цвета. Вам, ваше высочество, как мне кажется, не следует пренебрегать устоявшейся традицией предков: пишите от руки и не показывайте ваш дневник никому.

– Пиши как я! – сказала Дашенька. – Хочешь, я тебе тетрадочку подарю?

Принцесса улыбнулась, глаза ее заискрились нежностью, она погладила девочку по голове, не преминув краем глаза оценить, какой эффект на присутствующих произвела находчивость ее воспитанницы.

– Коллега Локс преувеличивает, – сказал Барон. – Публичность не делает образованных людей неискренними. Напротив, она только оттеняет их потаенность и сокровенность, делает их преимущество над остальными более контрастным. Тем не менее, я согласен с тем, что вам, ваше высочество, не стоит этим заниматься. По единственной причине: среди тех, к кому вы подобным образом намерены апеллировать, слишком много людей с немытыми руками.

Дашенька вытянула перед собой руки и осмотрела их с обеих сторон.

– Присоединяюсь к вашему мнению, коллега, и пересматриваю свое, – поклонился Локс через стол.

[к странице 16] [к странице 18]