повесть

страницы [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [14]
                  [15] [16] [17] [18] [19] [20] [21] [22] [23] [24]

[13]

      XIII.     

    Спускаясь в бильярдную, которая располагалась в подвальном помещении прямо под рестораном, Локс неожиданно запаниковал.

"Что я здесь делаю? – отчаянно подумал он. – Зачем меня сюда привезли? Кто эти люди? Аферисты? Наемные убийцы? Политические авантюристы? Масоны? Охотники за головами?"

"Способны ли вы кого-нибудь убить?.." – вспомнил он. Память восстановила легкомысленное лицо Мито, его винтовку с полированным прикладом, усмешку Барона. "Стреляет без предупреждения..." Заныло раненое плечо.

Локс остановился, прислонился затылком к прохладной стене, достал из нагрудного кармана фиолетовый платок и промокнул вспотевший лоб.

"Бежать! – решил он, но тут же осекся. – Куда бежать-то? Обратно? Зачем? В противоположную сторону? А это куда? К тому же, я ведь сам напросился... "Все гораздо проще, чем вам кажется..." Гм...А если все действительно гораздо проще?.."

Ему почему-то вспомнился один несуразный случай. Додик Шостер работал когда-то в некой желтой газетке, выполнял мелкие поручения, пописывал заметки, собирал слухи и сплетни. Однажды он прибежал к Локсу в совершенно разобранных чувствах. "Меня послали на задание, – сказал он, – которое я, при всем уважении к этой работе, выполнить не могу. Спаси меня, Антон!"

Оказалось, что Шостеру поручили взять интервью у известной звезды местной порно-индустрии по кличке Лизи. Узнав об этом, супруга Шостера, в лучших традициях своего племени, перестала разговаривать с мужем, а уходя рано утром на работу, оставила на столе записку следующего содержания: "Или я – или она. Выбирай". С этим перлом эпистолярного жанра Шостер и заявился к Локсу, и когда тот более или менее оправился от приступа неудержимого хохота, стал умолять его взять эту щекотливую, как он выразился, миссию на себя. Локс согласился с удовольствием, будто подозревал, что не только ничего не потеряет, но и приобретет.

Порнография Локса не занимала и саму Лизи он видел мельком – на обложках DVD-дисков и на снимках в светских хрониках. Встретились они в кафе "Аллора", и Локс далеко не сразу узнал звезду, вернее, вообще не узнал. Она подошла сама и спросила, не ее ли он ждет. Выяснилось, что именно ее.

– Меня зовут Аня, – представилась она, расположилась за столиком и заказала чай с наной. – Лизи – это сценический псевдоним, – и прищурилась на Локса после слова "сценический".

Эта Аня была той еще штучкой – в том смысле, что абсолютно никакой штучкой не была. Она просто и органично врисовывалась в общее население кафе. Без макияжа и бижутерии, в дешевой льняной футболке и потертых джинсах по колено, с прямыми рыжеватыми волосами до плеч, выглядела она обычной студенткой, забежавшей на чашечку кофе по дороге в университет.

Через пять минут разговора Аня-Лизи поняла, что ее собеседник – человек не из большинства и что в ней его абсолютно не интересует то, что абсолютно интересует других мужчин. Выразив некоторое недоумение этим фактом ("Не думала, что в таких изданиях работают такие люди!"), она расслабилась, повеселела и заговорила, как позже сама призналась, "на самом родном своем языке", то есть, откровенно, без позы и вызова. Заговорила о том, что искренне ее волновало в этой жизни. Стоит ли подчеркивать, что это была, конечно, не порнография?

К своим двадцати пяти годам Аня успела окончить актерскую школу в Бруклине и факультет гуманитарных наук в Тель-Авивском университете, интересовалась социальной антропологией, собиралась, "если биография не помешает", поступать в аспирантуру.

Локс хорошо знал актерскую братию и с удивлением обнаружил, что такого остроумного и тонкого собеседника никогда прежде не встречал. Среди актрис он вообще не встречал собеседников, а в том, что Аня была актрисой, у Локса ни малейших сомнений не возникало.

На определенном витке разговора она, конечно, обратилась к той сфере деятельности, которая приносила ей основной доход, но опять же с чисто интеллектуальных позиций. И даже вполне ожидаемая Локсом фраза о том, что человеческий характер на экране воплотить сложно, но возможно, а вы-де попробуйте сыграть животное, – даже эта мысль в общем контексте ее рассуждений была как-то высвечена изнутри лишенным банальности смыслом. Она говорила о том, что человек использует только ничтожную часть возможностей своего мозга и потому беспомощен в познании внешнего мира. "Это очень печально, – говорила она. – Но гораздо печальнее то, что и сердце человеческое не приспособлено к полной отдаче, и тело, и слух, и обоняние, и глаза... Помните Германа Гельмгольца? "Какой плохой оптик Господь бог!.."

Она вполне спокойно отозвалась о своих коллегах по цеху, заметив мельком, что здесь, как и везде, немало халтуры и ремесленничества, но есть и очень талантливые люди. Она рассказала Локсу о своей недавней поездке в Милан и о впечатлении, которое произвела на нее почти стертая временем и невежеством потомков роспись Sala delle Asse во дворце Сфорцеско. "Эта пергола, эти узоры, переплетения веток, лиан, векового плюща напомнили мне мою жизнь, – сказала она. – Вернее, дебри, через которые мне приходится продираться. Знаете, я не жалуюсь. У меня есть силы, упорства хоть отбавляй, и еще уверенность в том, что я в конечном итоге все-таки пробьюсь к свету... – она улыбнулась просто и открыто и добавила: – Во всяком случае, Леонардо да Винчи посоветовал мне именно так и действовать..."

Они стали приятелями, Локс и Аня, время от времени встречались, болтали о том о сем, а потом она уехала на съемки – сначала в Италию, затем в Голливуд, и след ее потерялся. Через три года Локс узнал ее в эпизодической роли в одной из посредственных американских мелодрам.

Что же касается интервью, то редактор его не принял, заявив обескураженному Шостеру, что в этом материале нет мяса. Что ж, мяса там действительно не было...

Вспомнив о Лизи, Локс почувствовал, что успокаивается. "Какая, в конце концов, разница, кого из меня вылепят – убийцу или жертву! Лишь бы вылепили кого-нибудь..." – как-то весело подумалось ему.

Снизу послышались быстрые легкие шаги – кто-то взбегал по лестнице навстречу Локсу. На повороте перед очередным лестничным пролетом этот кто-то врезался Локсу в живот мягкой матерчатой головой.

– Чем же я не угодил первому встречному? – с улыбкой спросил Локс, положив руки на худенькие плечи своего внезапного визави.

Перед ним стоял, опустив очи долу, маленький паж, облаченный в великолепный старинный костюм бордового драп-велюра: камзол, богато украшенный тесьмой, ажурными аппликациями и стразами, на рукавах и по бокам штанин вшиты белые сетчатые вставки, панталоны чуть ниже колен обрамлены искусными кружевными венцами из мягкого светлого фатина, тонкие ножки, облаченные в белые чулки, обуты в миниатюрные бордовые туфельки с яркими позолоченными пряжками. Все – как в сказке. И только роскошному мягкому берету не хватало большого декоративного пера, о чем Локс незамедлительно пожалел.

– Куда торопитесь, юноша? – спросил он по-английски, нащупал под беретом маленький гладкий подбородок и поднял навстречу своим глазам заплаканное беспомощное детское личико.

Это была она.

[к странице 12] [к странице 14]