повесть

страницы [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13]
                  [14] [15] [16] [17] [18] [20] [21] [22] [23] [24]

[19]

       XIX.     

    Объявили перерыв перед чаем. Локс шепнул Аи, что хочет подышать, коснулся губами сладкой мочки ее уха, вышел из-за стола, прошел через опустевший холл, открыл двери на крыльцо, сделал шаг вперед и отчаянно замахал руками, пытаясь удержать равновесие и не сверзиться в пропасть. Там, внизу, далеко под его ногами, сверкал огнями большой город – двигались миниатюрные автомобили, перемигивались светофоры, светилась всеми цветами спектра реклама. Потянуло запахом до дна прогретого моря. Метрах в ста на уровне глаз Локса появился и мухой исчез белобрюхий вертолет. На его боку люминесцентно просияла надпись: Tel-Aviv-Jaffa Police Department.

– Ну вот, – отрешенно подумал Локс. – Самое время...

– Не продашься – не наваришь, – сказал Ангел, перегнулся через перила и медленно плюнул вниз.

– Этому ты учил своих воспитанников в Аргентине, Джо? – спросил Локс.

– И этому тоже, – ответил Ангел. – Звал?

– Тебя? – удивился Локс. – Зачем?

– А кто говорил, что хочет увидеть Ангела? – Джо посмотрел на Локса с сочувствием – как на человека, страдающего тяжелой формой беспамятства.

– Будет тебе, Джо, – ответил Локс равнодушно. – Ты же понимаешь, что я имел ввиду совсем другое.

– Жаль, искренне жаль, – протянул Ангел как-то хрипло и не на иврите, а почему-то по-английски, с легким французским акцентом. – Я мог бы тебе принести гораздо больше пользы, чем это самое другое...

И замолчал.

Локс снова глянул вниз и с удовлетворением обнаружил, что реальность пришла в норму. Никаких особых огней внизу не наблюдалось, освещенные окнами и входным фонарем ступени крыльца спускались на асфальтированную дорожку, обрамленную низким бордюром, за которым стеной стояла густая и безмолвная ночь.

– Мой двоюродный дед тоже был марксистом, – произнес Ангел не своим голосом.

Локс поднял глаза и увидел, что перед ним с пухлой гаванской сигарой в пухлых губах стоит не кто иной, как Франсуа Аргири.

– Почему тоже? – спросил Локс.

– Вы ведь еврей, не так ли? А разве не все евреи марксисты? – спросил Аргири, выпустив облачко едкого голубовато-сиреневого дыма.

– Давненько я не встречал такую извращенную форму антисемитизма, – ответил Локс. – Впрочем, говорите, что вам угодно – меня это абсолютно не трогает. Можете считать меня даже гуигнгнмом.

– Послушайте, Антуан... – Аргири подошел к Локсу вплотную, приблизил к его лицу свое и тихо произнес: – Я хочу вправить вам мозги. От Барона вы этого никогда не дождетесь...

От него пахло майонезом. Локс не ответил, решив, что следует прервать этот разговор. Он вознамерился вернуться в холл, сделал шаг в сторону двери, но вынужден был остановиться, услышав слова Аргири, камнем брошенные ему в спину:

– Прекрасная японка никогда не будет вашей! Вас надули, дурачок вы эдакий!

Локс вернулся.

– Дайте закурить! – попросил он. Аргири вытащил из кармана пачку дешевых сигарет, щелкнул зажигалкой. Локс затянулся, сел на верхнюю ступеньку лестницы и утомленно произнес:

– Говорите. Я слушаю.

– Горько наблюдать, как заблуждаются такие разумные люди. Я, признаться, никогда не был сторонником...

– Вы можете обойтись без предисловий? – резко оборвал его Локс.

– Извольте, – с готовностью ответил Аргири и грузно уселся на ступеньку ниже Локса. – Ваш наставник Барон на самом деле никакой не Барон, а профессор Иммануил Равиц, скандально известный в узких кругах врач-психосоматик. Все эти люди, - он указал большим пальцем за спину, на дверь отеля, - уже заслужившие ваше восторженное отношение, ненастоящие. Они собраны Бароном по всему свету как наиболее интересные, так сказать, экземпляры.

– Что значит ненастоящие? – спросил Локс.

– Вы знакомы с Мито?

Локс кивнул и пошевелил не ко времени занывшим плечом.

– Этот молодой японец страдает ярко выраженной алексией в сочетании с уникальной способностью к физическим действиям точного и точечного характера. Он профессионально водит автомобиль, прекрасно стреляет, запоминает на слух целые главы скучнейшего текста, но не умеет читать!

– Что такое алексия? – спросил Локс, вспомнив роман Гете в руках Мито.

– Нарушение процесса чтения при поражении различных отделов коры левого полушария мозга.

– Откуда вам известны такие тонкости?

– Я – лучший ученик Барона, – гордо заявил Аргири.

– Вы хотели сказать – пациент? – спросил Локс не без иронии.

– Не вижу никакой разницы, – невозмутимо ответил Аргири. – Любой ученик – пациент. Разве не так?

– Пожалуй, – согласился Локс.

– Так вот, – продолжил Аргири. – Девочка Дашенька – тоже особый случай. Существенные соматические расстройства на фоне мании самоубийства. Она из Подмосковья. Легенда такова: когда-то ее жестоко избила и бросила мать и теперь поводом к очередному приступу может послужить любая сказанная по-русски фраза. Впрочем, я подозреваю, что это вранье. У меня есть основания полагать, что Дашенька – внебрачная дочь Ксении. От Барона.

– Что? – Локс вскочил. – Да как вы смеете!..

– Успокойтесь! – Аргири поднял руку. – Ничего личного, Антуан. Это ведь просто слова. Можете мне не верить. Тем более, что вас, вероятно, уже проинструктировали на этот счет.

Он усмехнулся и покачал головой. Локс выбросил сигарету за перила крыльца.

– Принц – довольно простой случай, связанный с быстро  прогрессирующей белой горячкой.

– А ваша супруга, Франсуа? Она тоже?

– Тоже, Антуан, тоже, – успокоил Локса Аргири. – У нее апато-абулический синдром. Видели, как она ни с того ни с сего замирает?

Он помолчал, пожевал мундштук своей сигары и снова заговорил:

– Самый нормальный экземпляр – это Ксения. Она представительница древнего, давно усохшего и до дыр обнищавшего рода русских князей, родилась в Швейцарии, вышла замуж за бедного греческого аристократа, нашего алкоголика. Приданое дал Барон. Впрочем, это несущественно – принц давно уже все промотал... У Ксении какая-то скрытая форма паранойи, в которой даже я пока не могу толком разобраться...

– Даже вы? – Локс усмехнулся. – Не много ли вы на себя берете, Франсуа?

– Не много, Анутан, не много! Я, между прочим, единственный из учеников Барона, который до сих пор практикует...

Он затянулся сигарой и выпустил сердитое облачко дыма.

Локс помолчал, а затем с невольным трепетом попросил:

– Расскажите про Аи.

– Ах, да, – протянул Аргири и сладострастно цокнул языком. – Аи, ваша небесная невеста... Увы, увы!.. У нее мания подчинения и мутизм. Она не просто безмолвна, Антуан, она еще и безвольна. Неужели вы до сих пор не заметили, что у нее начисто отсутствует главное личностное качество человека?

– Какое именно?

– Характер! Она сопротивляется только агрессии, но если ее поманить с добрыми намерениями, она будет вам предана вечно, бескорыстно и даже раболепно. Не заблуждайтесь насчет того, что она испытывает к вам симпатию. Ей это недоступно. Она не различает формы – будь вы хоть горбатым плешивым уродом с гнилыми зубами, она все равно позволит вам целовать ее и ласкать...

– Я вас ударю! – сказал Локс, поднимаясь со ступеньки.

– А про себя послушать не хотите? – спокойно произнес Аргири. Локс постоял секунду и снова присел.

– Ваш диагноз я уже упоминал при первой нашей встрече. У него музыкальное название, Антуан, поздравляю. Диссоциативная фуга! Звучит, а?

– И что же это такое? – спросил Локс.

– Поиски биографии, дружище! Внезапные переезды в незнакомые места, полная амнезия на фактуру прошлого с сохранением памяти на интеллектуальную информацию. Эта болезнь – определенная защитная реакция на жестокость внешнего мира. В состоянии фуги больной может придумать себе другое имя и биографию, найти никак не связанную с его профессиональными навыками работу, в общем – построить себе новую жизнь, отвечающую его внутренним потребностям.

– Вполне естественное стремление, – пробормотал Локс.

– А я и не спорю, – согласился Аргири. – Больные фугой, как правило, абсолютно нормальны. Во всех отношениях, кроме памяти на факты.

– Должен разочаровать вас, Франсуа, – сказал Локс. – Мой случай, вероятно, особенный: я прекрасно помню свое прошлое от альфы до омеги.

– Неприятно другое, – Аргири, казалось, пропустил замечание Локса мимо ушей. – В один прекрасный момент больной внезапно очухивается от наваждения, вспоминает всю свою жизнь – от альфы, как вы сказали, до омеги, но при этом забывает все, что происходило с ним в период фуги.

[к странице 18] [к странице 20]