|
|
|
[8]
Снова звякнул
телефон.
– Да, – сказал Анатолий Миронович в
трубку. – Уже? Так отгружайте!
Он посмотрел на Курта и объявил:
– Шпон привезли. Уже грузят.
Курт никак не отреагировал на это
сообщение. Анатолий Миронович повозился в кресле, почесал нос, затем подбородок
и полным трагической безысходности голосом сказал:
– Она все знает.
– Кто? – спросил Курт.
– Лидия.
Курт в очередной раз затянулся из
соломинки, прополоскал рот и выплюнул его содержимое в мусорную корзину. Он активно
не одобрял существование Лидии Сергеевны и про себя называл ее и Анатолия
Мироновича старыми лесбиянками – бабенкой и мужичонкой.
– Что она может знать?
– Все.
– Идиот! – сказал Курт напряженным
голосом. – Как она узнала? Ты же не пьешь!
И Анатолий Миронович тут же пожалел
о том, что не пьет.
– Как она узнала? – повторил вопрос
Курт.
– Без понятия, – ответил Анатолий
Миронович. – Я застукал ее в стайке – она расковыривала стенку. Я крикнул:
"Что ты делаешь, дура!" А она заявила, что все знает, и пригрозила
написать в прокуратуру. Я, говорит, факты нарыла, сопоставила и все поняла.
– Какие факты, кретин? – Курт
поднялся с кресла и начал ходить по кабинету взад-вперед, слегка отставая от
маятника на стене. – Ты рассказал ей про кабель? Про Серегу Потопова?
– Да я могила, Куртяй! Ты чего? Словом
не обмолвился! – и Анатолий Мирнович в очередной раз сложил в единое целое
крайне подозрительные элементы поведения Лидии Сергеевны, которые проявились в
последние месяцы.
Началось с того, что она стала
подглядывать за ним, когда он возился на даче с бумагами. Затем он обнаружил в
кармане ее фуфайки бумажку с телефонными номерами, выписанными из его мобильника.
Наконец, она нашла знаменитый кейс, законопаченный Анатолием Мироновичем в
стену стайки. Денег там, правда, было немного, но все иностранные.
Удивляло Анатолия Мироновича и то
обстоятельство, что в последнее время Лидия Сергеевна ударилась в религию, и
как-то больно ударилась, с чисто бабьим остервенением. Стала посещать службы в
деревенской церковке и даже пробудила в душе Анатолия Мироновича некие шевеления
ревности, обмениваясь записками туманного содержания с местным батюшкой Семеном
Растолкаевым. На даче по углам воцарились безыскусные образа, свечки, ладанки,
четки, какие-то брошюрки и открытки сусального характера, сама же Лидия
Сергеевна стала по любому поводу креститься, стучать по дереву и плеваться
через плечо – особенно в ходе обыденных разговоров с Анатолием Мироновичем.
Эта метаморфоза предшествовала
разрыву их плотской связи, что также насторожило Анатолия Мироновича – прежде
Лидия Сергеевна была отчаянно любвеобильна, если не сказать похотлива. Теперь
же она не только не тащила Анатолия Мироновича в постель, но даже как-то
отвращалась от любого к нему прикосновения. Однажды, в один из последних его приездов
на дачу, когда Анатолий Миронович, сидя на левой ягодице, мирно попивал на
веранде чаек с бергамотом, она подкралась сзади и тряхнула над его головой
каким-то мокрым веником. Обрызганный Анатолий Миронович от неожиданности
вскочил на ноги и схватился за копчик, а Лидия Сергеевна крикнула страшным
голосом: "Изыди!" и принялась неистово креститься.
В ее лексиконе появились какие-то непостижимые
слова, обрывки молитв и акафистов, интонации обрели пряный церковно-славянский
отлив, который испарялся без следа только в те моменты, когда Лидия Сергеевна
требовала денег. Тут она преображалась, обретала прежний облик, не особенно
приятный, но вполне знакомый любовнику.
[к странице 7] [к странице
9]
|
