|
|
|
[3]
Анатолий Миронович втянул ноздрями рыхлый
оттепельный воздух, впитал сердцем нищету пейзажа, нищету балкона, а затем и свою
личную, внутреннюю нищету, вернулся в квартиру и, запирая изнутри балконную
дверь, случайно отодрал шпингалет. Он пошел в кладовку, порылся в тумбочке с
инструментом, достал пару гвоздей и молоток, вернулся к балкону, влез на стул,
притер шпингалет к месту его постоянного жительства, размахнулся и ударил. Простуженную
дверь потрясло. Стекло треснуло, а затем, как Гондвана, нехотя развалилось на отдельные
континенты, впустив в комнату нищету внешнего мира, которая, смешавшись с нищетой
квартиры и коньячной вонью, снизила накал страстей сразу на несколько градусов.
Анатолий Миронович сел на тахту и
заплакал. Поплакав немного, он вытер слезы молотком, который забыл в руке. От
боли он заплакал еще горше, а потом неожиданно умолк, как-то посуровел,
поднялся с тахты, несколько раз глубоко вздохнул и высморкался прямо на пол.
Так Анатолий Миронович принял
важнейшее в своей жизни решение: присвоил чужие деньги.
– Я знаю, зачем ты приехал, – сказала
Лидия Сергеевна, входя на веранду с полным ведром воды.
– Чего? – не расслышал Анатолий
Миронович, выпрастываясь, как мотылек, из пористого кокона воспоминаний.
– Ничего, – грубовато ответила Лидия
Сергеевна, поставила ведро на приступку и перекрестилась на образок.
На даче она жила безвыездно. Маленькую
однокомнатную квартиру в старом доме на Фабричной улице, которую приобрел для
нее Анатолий Миронович, она сдавала каким-то студентам.
В любовницы бизнесмена эта женщина
годилась ровно настолько, насколько Анатолий Миронович годился в бизнесмены. Ужас
был в том, что он понимал эту несуразицу и поделать с ней ничего не умел.
Появляться с Лидией Сергеевной на людях смешно было даже думать. Это было равносильно
тому, что появляться там голым.
К тому же у Анатолия Мироновича была
жена, двое детей – Миша и Оленька. Миша учился в университете на экономическом.
Оленька готовилась стать невесткой мэра города, человека могущественного и
богатого.
Ситуация была противной. Мерзость ее
заключалась в том, что никто бы и ухом не повел, узнав, что у Анатолия
Мироновича есть баба на стороне. Разве удивились бы тому, что всего одна, да вдобавок
немолодая и дурноватенькая.
Лидия Сергеевна и вправду была
некрасива и мало чем отличалась от подавляющего большинства женщин ее круга и возраста.
Никакого отпечатка уродства или особой асимметрии в ее внешности не было. Губило
ее отсутствие вкуса и праздное равнодушие к своему лицу и телу, которые
Анатолий Миронович, бывало, в упоении целовал.
До своих пятидесяти добралась она грузноватой
астматичной бабенкой, в облике которой отражались все ее годы – и ни один из
прожитых дней, ни одна из нажитых морщин не были даже припудрены.
Тем не менее, местами Лидия
Сергеевна была женщиной обаятельной и безобидной. В том смысле, что поддавалась
материальным уговорам с легкостью и, бывало, замолкала на месяц или два, сохраняя
вполне примирительный статус. При других обстоятельствах Анатолий Миронович
нашел бы способ отвязаться от нее или откупиться окончательно. А если бы и не
нашел, то не особенно пострадал бы от ее разоблачений. Он, быть может, даже
выиграл бы от этого в глазах семьи и коллег, приобрел бы некий шарм, хотя само
это слово, как и понятие, в него заключенное, мало вязались с простецким
обликом Анатолия Мироновича.
Но дело осложнялось тем, что Лидия
Сергеевна знала его самую страшную тайну, тайну ужасную и опасную.
[к странице 2] [к странице
4]
|
