повесть

[18]

- Ты опять о ней? - спросил Гин.

- Не совсем, - Глюк тяжело поднялся со стула и включил чайник. - Никак не могу поверить, что все упирается в женщину. Любой аккорд, любая гамма сводится к ней, как канатная дорога к турникету. Везде, куда ни сунься, только она, коварная, мстительная, двуличная...

- Нежная, преданная, необходимая, - скорректировал Гин.

- Понимаешь, Мартин, - Глюк опустил лицо в ладони и немного помолчал, - я так любил раньше жить один, тихо и привольно. А сейчас что-то произошло. Хандра какая-то навалилась. Берлога опротивела. Выть хочется...

- Ой, Ефремчик, это такая интересная тема! - сказал Рихтер и, затуманившись, добавил: - Особенно трудно быть однолюбом...

- Опыт... - сказал Гин.

- Что? - не расслышал Глюк.

- Человека убивает опыт. Не обижайся, Ефрем, но ты просто постарел. В твоей музыкальной душе накопилось критическое количество жизни. Пришло время переплавиться ему в качество - в усталость, разочарование, тоску... Знаешь, в юности, чтобы основательно освоить предмет увлечения, мне требовалось несколько месяцев, а то и год. Сейчас я укладываюсь в сутки. С опытом дыхание укорачивается. Жить приходится мельче и чаще, пить глотками, мыслить урывками, любить дискретно... Профессиональный опыт дает возможность быстро справляться с прикладной задачей. Чувственный опыт наделяет воображение молниеносностью. Но какой прок от молнии при тотальном отсутствии гроз? Нам всем уже за сорок. Мы любим друг друга ровной взрослой любовью. Осталось только убедить себя в том, что это чувство - единственное наше достояние, единственное сбережение, не подверженное деструкции...

- А как же семья? - взволнованно спросил Рихтер.

- Не клади чеснок до кипения, - ответил Гин. - Семья - это величина другого порядка. Может быть, высшего. Один современный писатель заметил, что у любви не бывает прошлого и будущего: как только они приходят, любовь превращается либо в семью, либо в разлуку. Это неизбежно. Соль в том, что существуют соль диез и соль бемоль - две такие черные клавиши. Без них музыка невозможна. Правда, Ефрем?

- Да... - Глюк почесал голову сквозь панаму. Головной убор он не снимал даже за столом. - Есть такая байка: однажды по пьянке Моцарт заключил пари, что напишет симфонию без единой ноты соль. И проиграл. Не смог... Моцарт - и не смог!..

- А венгерский гроссмейстер Лайош Портиш, наоборот, давал «сеансы без ладьи», - подхватил Гин. - «Знаешь, Витек, - говорил он Корчному, - так играть намного легче: не надо думать о целой ладье».

- Значит, женщина - это и есть нота соль? - спросил Рихтер.

- Не знаю... Возможно... - Гин встал, взял чайник и наполнил чашки. - У меня в загашнике есть алтайский бальзам. Гадость несусветная. Но, может быть, среди чая мы этого не заметим?

- Давай! - в один голос сказали Рихтер с Глюком.

- Вот за что я люблю вас, братцы, - улыбнулся Гин. - За высокий уровень строевой подготовки.

- Виолетта бредит тобой, Мартин, - сказал Глюк, наблюдая, как Гин манипулирует флаконом алтайской микстуры.

- Однажды у меня был роман с женщиной, которая бредила Оскаром Уайльдом, - заметил Гин. - Мне, представьте, это не мешало...

- Я не о том... - сказал Глюк.

- О том, Ефрем, о том. Виолетта меня пишет. Сочиняет. Это - самая главная ее работа, ее «Война и мир». Я у нее князь Болконский. Только с длинным носом, усами, в очках и жидок.

- А сама она как бы Пигмалион, - сказал Рихтер. - Леонида тоже меня во многом сочинила. И я стараюсь соответствовать.

- У твоей жены неразвитый вкус, - сгрубил Глюк.

- Что правда, то правда, - вздохнув, согласился Рихтер.

- Ты не сможешь ее урезонить, Ефрем, - продолжил Гин. - Она не признает резонов. Хотя в тебе, между прочим, князя Болконского намного больше. Что же касается меня, то мое тело и все, что оно вмещает, принадлежит Вере и Даниэлю. Это решено. Давно и не мной. Предлагаю всем безоговорочно с этим смириться.

- А мы и не против, - задумчиво проговорил Глюк. - Но сам-то ты справишься? Ведь она тебя еще не отпустила?

- Нелли? Не отпустила, Ефрем. Хотя прошло уже двадцать семь часов...

- Это срок, - сказал Рихтер. - Мог бы уже вочеловечить свою влюбленность!

- В этом-то и проблема, - Гин глотнул набальзамированного чаю и поморщился. - Ангелического в ней больше, чем человеческого. И чем дальше я о ней думаю, тем меньше ее понимаю. Чем чаще вспоминаю ее лицо, тем труднее оно вспоминается. Вочеловечить - значит сделать ее осязаемой. Но найди я в ней человеческое, мне тут же приспичит уложить ее в постель...

[к странице 17] [к странице 19]