повесть

[5]

Мальчика, с которым Глюк проводил время в той злополучной экспедиции, звали Ярополк Рябоконь. Он тоже был профессорским сынком, а в пещеру не полез, потому что уже тогда не совсем доверял Глюку и ему подобным. К моменту репатриации Ефрема в Израиль он стал видным борцом за русскую идею, главным редактором печально известной газеты. Увидев его однажды по телевизору, Гин сразу же поверил в байку про татарскую радиоактивность: Ярополк Рябоконь представлял собой анатомическую модель австралопитека, обтянутую голой морщинистой кожей. «Именно голой, - подчеркивал Гин. - В его безволосом лице было что-то постыдное. Таким лицом нельзя светиться - им можно только мрачнеть. Впечатление было такое, что этот человек перепутал дворянское собрание с баней. В общем, супротив Глюка он показался мне полным ничтожеством. Как, скажем, Никита Хрущев супротив Карла Маркса. И это еще раз доказывает, что не волосяной покров красит человека!»

Тем не менее тотальное отсутствие волос (не только шевелюры, бороды, усов, но и бровей, и ресниц) всегда было предметом тайных страданий Глюка. В глубине души он считал себя страшным уродом. Что, конечно, не могло не сказываться на его отношениях с женщинами. А женщин у Глюка было невероятное множество. Его любили, боготворили, ласкали, кормили, грели, купали, кутали в халат, обтирали влажным полотенцем, щекотали, покусывали за мочку уха и, не в обиду ему будет сказано, даже носили на руках. Его физический недостаток производил на особ противоположного пола какое-то магнетическое действие. А что они испытывали, узрев перед собою его зеркально гладкое тело во всей непорочной (аттической, уточнил бы Гин) наготе, - об этом можно только догадываться.

Увы, для того чтобы пользоваться от души своей инфернальной гладкостью, Глюку не хватало простоты. В любом разговоре о превратностях любви собеседник с удивлением обнаруживал в Тихом Хренникове закоренелого циника. При всем обожании, направленном на Глюка со стороны женщин, ни одной из них он не доверял, любовниц своих считал потаскушками, а на вопрос: «Милый Глюк, когда же мы снова встретимся?» неизменно отвечал: «Никогда! Пожалела меня - и будет».

III

...Женщины обыкновенно недооценивают поэтов. Но вовсе не потому, что ни черта не смыслят в стихах. Скорее, из-за вечной своей безалаберности. А поэт между тем обладает мобильным воображением, и чем больше дама ломается, тем быстрее он проживает роман с ней в собственной фантазии. Дурочкам невдомек, сколько нежности, восторга, красноречия, любовной дерзости, невероятного лирического куража пылает в близком от них соседстве. А ведь это пламя они могли бы укрощать собственными руками, если бы отдавали себе отчет в уникальности такого рода тепла.

Мой тон не должен Вас обижать. Ведь моя профессия - «красное словцо». И ради того, чтобы внедрить его в надлежащее место, я безоглядно готов жертвовать манерами. Да и так ли необходима между мною и Вами эта непроницаемая стена экивоков, общепринятых жестов и ни к чему не обязывающего такта? Ведь главные слова уже сказаны. Теперь дело только за тем, чтобы Вы их услышали.

Знаете, Нелли, недавно я подумал, что правду говорить легко. Гораздо труднее (я бы сказал - почти невозможно) найти необходимые для этого слова. Согласитесь, что испачкавшемуся в известке интеллигенту далеко не достаточно объявить, что у него вся спина белая. Такое разоблачение он может принять за издевательство. Но если рассказать ему об онтологии Хайдеггера, о поисках смутного объекта желания в фильмах Бунюэля или, на худой конец, о трагикомической перспективе израильско-палестинского диалога, он, поверьте, немедленно побежит чистить пиджак.

То же самое с моими чувствами к Вам. Они есть, они существуют, они видимы. Но выражать их обыденной речевой фигурой из трех слов было бы нелепо. Более того, это было бы вульгарным упрощением, надругательством над алгеброй моего к Вам доверия. Так мы дойдем до того, что станем молча отряхивать известку со спины вышеупомянутого недотепы. А это уже просто бесчеловечно.

[к странице 4] [ [к странице 6]