повесть

[17]

Я был у нее не первым мужчиной. Но, пожалуй, последним, кто сбежал от нее за три минуты до марша Мендельсона. Мы так и не стали мужем и женой, так и не спели косноязычную Виолеттину песню. Произошла та же история, что и с моим незабвенным другом Сережей В. Холодом приближающейся утраты меня прохватило в такси, по пути в ЗАГС... Невеста была на восьмом месяце беременности, и побег жениха погубил ее мальчика. Ребенок родился на следующий день. А через два месяца умер от воспаления легких.

Эта смерть Виолетту сломила. Поначалу она безумствовала, грозилась отыскать меня и задушить, пыталась покончить с собой. Потом успокоилась, замкнулась, написала прекрасную повесть о любви и... исчезла из Москвы. И только через три с лишним года я снова услышал в телефонной трубке ее низкий, грубоватый голос.

- От судьбы не уйдешь! - сказала она. - Я всегда буду тебя преследовать, Мартышка! Всю жизнь будешь видеть пальчики кровавые в глазах!..

- Не пальчики, а мальчики, Виола...

- Вот именно, мальчики!

С тех пор она находила меня где угодно. Однажды - даже в Будапеште, где я с семьей куковал в ожидании самолета на Тель-Авив. Несколько раз мы встречались. Она вела себя на удивление тихо. Сидела напротив и молчала. Иногда - рядом с очередным мужем. Я тоже молчал. Мне тоже было печально. Печально потому, что вместе с несчастным младенцем умерла замечательная проза Виолетты - после той повести она не написала ни строчки. Видимо, из двух совершенно разных Виолетт Провидению было угодно оставить в живых именно ту, чьим языком ворочал бес.

Мартин уперся ногами в крышку стола, оттолкнулся и поехал к противоположной стене, где стоял книжный стеллаж. Зажмурившись, он ткнул пальцем в столпотворение корешков. Выбор пал на Юкио Мисиму. «Японский бог! - подумал Мартин. - Проза гомосексуалиста сейчас как нельзя кстати». В голове зазвенело. Мартин боднул пространство, и звон утих. Но немедленно зазвенело снова. Мартин водрузил ладони на лоб и сделал несколько вращательных движений. Зазвенело еще настойчивей. И тогда, чтобы покончить с этим наваждением, Мартин снял с телефона трубку и сказал: «Алло!»

- Привет!

- Здравствуй, Ефремчик!

- Как ты?

- Ничего. Отхожу...

- Мы тебя немножко уронили на лестнице, ты уж извини!..

- Спасибо, что довлекли до одра!.. А урон я вам прощаю...

- Знаешь, Мартин... Я хотел... Видишь ли... Дело в том... В общем, дама, которая подарила мне селедку... Она сейчас была у меня и такого наворотила...

- А, твоя лжекузина... Это длинный разговор, Ефрем. По телефону тебя не проймет. Давай-ка приходи на ужин. И Рихтера захвати. Только постарайтесь обойтись чем-нибудь полегче - пивком или винцом. Вера требует трезвой трапезы. Иначе она не отвечает за надежду и любовь...

X

Десятилетняя сука взыграла черной бородой, наморщила мохнатый лоб, выкатила из-под челки большие человеческие глаза, рывком разинула громадную пасть, сверкнула скалистыми нагромождениями желтоватых зубов, вывалила, как аварийный трап самолета, розовый язык и смачно рыгнула. Присутствующих обдало огнем.

- Суп харчо! - констатировал Гин. - У собаки и так нюх ни к черту...

- Ты ведь ей нормального питания не покупаешь, - сказала Вера и утерла нос маленькому Даниэлю.

- К чему ей нюх? - сказал Рихтер. - Эта собака тем и замечательна, что чует сердцем. Гинова школа... Правда, Гелла?

Услышав свое имя, собака насторожилась, не спеша обвела застолье внимательными глазами, медленно отторгла от пола свой мускулистый зад и, мгновение поразмыслив, переместилась под ноги к Рихтеру.

- Теперь - чеши! - сказала Вера. - Она тебя не выпустит из-за стола, пока ты ей дыру за ухом не прочешешь.

- Ну прямо как Леонида! - восхитился Рихтер.

- Когда это ты меня чесал в последний раз? - спросила Леонида, крупная рыхлая женщина с лицом мышки-норушки. - Носится черт знает где, а потом обижается, что жена нечесана...

- Гелла - дула! - неожиданно заявил трехлетний Эдик Лошиц с материнских колен.

- Ты не прав, сынок, - мягко одернул его Рихтер. - Гелла хорошая. Все собаки хорошие. Ну, повторяй за мной! Хо-ро-ши-е!..

- Ха-ло-си-и, - с явной неохотой повторил Эдик. Было видно, что плевать он хотел на любые собачьи добродетели.

- Хочешь еще чаю, Ефрем? - спросила Вера. - Какой-то ты сегодня грустный...

- Чай его не спасет, - тихо сказал Гин.

- А водки у меня нет! - отрезала Вера. - Так что спасайтесь чаем.

- Вер, а чеснок ты опускаешь до кипения или после? - спросила Леонида.

- Шли бы вы, девки, в баню! - сказал Гин. - Не оскверняйте кухню дискуссией о вкусной и здоровой пище!

- Никак не могу поверить, - хрипло сказал Глюк, когда женщины с детьми удалились в салон.

[к странице 16]  [к странице 18]