повесть

[16]

Мы вместе учились на Высших литературных курсах. Виола прибыла в Москву с Дальнего Востока и сразу же насмерть перепугала весь преподавательский состав, с ходу отослав престарелого профессора Гуськова в задницу. Подслеповатое и глухое светило российского литературоведения предпочитало общаться со студентами интимно, то есть на таком близком расстоянии, что богатое артикуляцией слово грозило собеседнику нечаянным поцелуем.

- Отлыньте! - сказала ему Виолетта на первом же семинаре.

- Чего изволите? - переспросил лингвист.

- Подите в жопу, дед! - конкретизировала студентка.

Вскоре, однако, выяснилось, что Виолетта Карнавалова замечательный прозаик. Разница между ее устной и письменной речью была поразительной. Если предположить, что ее языком ворочал бес, то рукой, без сомнения, водил ангел. Она потрясающе владела стилем, высвечивала самые потаенные смыслы слов, улавливала музыку морфем и аффиксов и дирижировала ею, что твой Бернстайн. Ее проза искрилась замечательным юмором, тонкими оттенками чувств. Да что там! Ум, глубокое знание, осмысленные эмоции, виртуозное владение фабулой - все это вызывало восхищение, недоумение, оторопь. Наверное, именно поэтому у меня время от времени возникало желание накрыть говорящее лицо Виолы салфеткой или тетрадным листом. Мне казалось, что, пройдя сквозь бумагу, ее корявая, суковатая речь способна волшебным образом трансформироваться в высокий штиль. Так, кстати, казалось не только мне. Профессор Гуськов, а за ним и другие преподаватели постепенно перевели рискованное устное общение с Виолеттой в эпистолярное русло - они обменивались записками. Клянусь, я отдал бы последние девятнадцать шекелей, чтобы почитать эту уморительную переписку! «Многоуважаемая Виолетта Андреевна! - писал, наверное, тот же Гуськов. - Не соблаговолите ли представить на рассмотрение кафедры вторую и третью главы Вашей повести «Море на троих». «Соблаговолю, - отвечала вежливая Виола. - Только, Вадим Илларионович, умоляю Вас, не показывайте рукопись доценту Малькову. Он нечистоплотен и может умыкнуть фразу или образ».

Ох, умна была Виолетта! И сильна чрезвычайно. Она, возможно, не отдавала себе отчета в том, что на практике воплощает в реальность известную Марксову формулу про жизнь, которая есть борьба. Она не жила. Она боролась. И до несчастной встречи со мной всенепременно побеждала. Она и красива была именно этой неизбывной природной силой, способной не только напугать предполагаемого врага, но и вытащить его хоть из-под земли, и обхватить трусливую талию, и с громким, победным воплем притереть к ковру обеими лопатками...

В моем архиве хранится несколько ее критических работ того времени. Вот что писала 28-летняя Виолетта Карнавалова на весьма скучную тему «О правде и правдоподобии»: «Правда не бывает вдохновенной. Эта мысль уже настолько забита, что не требует подтверждений. Вдохновенна только ложь, исключительно ложь, вранье, обман и самообман. Вдохновенны убийство и суицид, измена и предательство. Вдохновенен актер, играющий Гамлета, вдохновенен поэт, лгущий о своей неземной любви, вдохновенен Калигула (как написал его Камю), вдохновенны Наполеон, Маркс, Гитлер, Пол Пот. Вдохновенен Иисус Христос!

Что есть литература? Литература есть искреннее признание во всеобъемлющей и жизнетворной лжи человеческой. Более того, литература и есть во многом творение этой лжи. Только в этом смысле она, литература, и значительна.

...Но по другую сторону вымышленного мира идет обычная жизнь. И здесь-то как раз правда и ложь меняются местами. Точнее, ложь уступает правде свое вдохновение. И только воистину цельные натуры могут оценить это, быть может, единственное достоинство повседневности...»

Увы, сама Виолетта цельной натурой не была. Она лишь казалась таковой. Узнав ее поближе, прожив с ней под одной крышей больше года, я обнаружил в ее характере несколько досадных трещинок и трещин. Отважная, она была способна на мелкое предательство, мужественная, она готова была уступить позиции ради призрачной выгоды. В быту она была развинченна и безответственна. Наша совместная жизнь напоминала устную речь Виолетты. Вещи запинались одна об другую, путались в ногах колготки и кастрюли, книги, как спелые яблоки, самопроизвольно падали с полок, деньги исчезали, не успев обнадежить. Однажды, вернувшись из библиотеки домой, я обнаружил Виолетту на кровати в полном осеннем обмундировании, включая мокрое пальто и грязные сапоги. Она жевала сырые макароны и смотрела телевизор. «Только не вырубай, - сказала она. - Потрясательная передачка!» А телевизор между тем стоял вверх ногами - перед уходом я двигал мебель в поисках какой-то бумажки и забыл его перевернуть. Так мы и жили - вверх тормашками. И должны были когда-нибудь свернуть себе шеи.

[к странице 15] [к странице 17]