повесть

[8]

Откровенность Рихтера не знала границ. Про родинку на животе его матери Гин услышал, когда Рихтер подробно и ответственно рассказывал ему о своей первой эрекции. Гин не сомневался, что эта симпатичная деталь была известна всей школе, где Рихтер учился, а затем и всему журфаку университета. Как, пожалуй, и история с оловянной пуговицей.

При знакомстве чистосердечные признания Рихтера, как правило, производили тягостное впечатление. Несколько раз Гину приходилось наблюдать свежеуловленных его собеседников со стороны. Все они были растерянны, а некоторые просто ошарашены. Отваливая от Рихтера, как корабли от причала, они крутили пальцем у виска. А кое-кто даже сплевывал и крестился.

Гин не помнил, крутил ли он пальцем у виска после первой беседы с Рихтером. Кажется, не крутил. Ведь этот жест требует публичности, а в парке по утрам безлюдно. Но растерянность он ощущал - это точно. Он прекрасно помнил, как ему хотелось осмотреть и ощупать себя со всех сторон - не топорщится ли майка, не прицепилась ли к штанам какая-нибудь липкая гадость, не белеют ли на губах остатки утреннего творога.

На долю Гина выпал рассказ о злополучной беременности Леониды Лошиц - жены Рихтера. В то утро Гин, как всегда, гулял в парке с собакой. Рихтер вынырнул из кипарисовой аллеи, как нерпа. Неожиданно и всем телом сразу. Его облачение состояло из широкой розовой майки и синих спортивных трусов. Вздернутые до колен сиреневые гольфы слегка удлиняли рыхлые голени. Видавшие виды кроссовки «Nike» были тщательно простираны. Новенькие синие шнурки организованы в кокетливые бантики.

Увидев Гина, человека постороннего, незнакомого и, в общем-то, не очень общительного, этот невысокий толстяк мгновенно преобразился, лицо его расплылось в благожелательной улыбке, а рука потянулась к Гину за приветом, как к старому приятелю. Этот жест доброй воли был превратно истолкован Гиновой собакой, инспектировавшей соседний газон. В припадке «ССС» («Служу Советскому Союзу») она подлетела к Рихтеру со спины и грозным лаем заставила его свалиться на скамейку и схватиться за сердце. Отдышавшись, он спросил:

- Что это с ней? Беременна? Я слышал, что в период беременности суки ризеншнауцеров особенно агрессивны...

Выслушав заверения в том, что эта собака безобиднее ангела, а рожать щенков ей уже не позволяют преклонные годы, Рихтер удивился и даже, как показалось Гину, опечалился.

- А моя жена беременна, - сказал он вдруг и раскинул вдоль спинки скамьи свои короткие толстые руки. Его розовая майка подмышками была черной, кожа на сгибах локтей воспаленно краснела.

- Беременна моя Леонида, - усугубил Рихтер и затуманился. - Но не от меня, а от Мишки Резника. Он работает в нашей газете репортером. Полгода назад между ними пробежала бестолковая романтическая кошка. («Браво!» - отметил про себя Гин.) Когда все открылось, я просто не находил себе места. Было очень печально. Но мы с женой подробно обсудили ситуацию, рассмотрели ее со всех углов и приняли решение: рожать! В конце концов, я как глава семьи несу ответственность за все, что происходит в ее чреве. Я имею в виду чрево семьи. Впрочем, и чрево жены тоже. Если Мишка Резник порядочный человек, в чем я ни на минуту не сомневаюсь, он разделит с нами тяготы и лишения, связанные с воспитанием общего ребенка...

[к странице 7] [к странице 9]