страница [1] [2] [4] [5]

[3]

21. Червяк сомнения

Но слово было сказано и червяк сомнения начал с аппетитом поедать мужественную душу бабушки Фриды.

22. Сборы

Собирались тщательно. Мамаша Анна Иоанновна зачастила в синагогу, открытую в Красном уголке ФЗУ имени Суслова. Там каждую субботу бывший пожарный, а ныне главный раввин Коксуйска Федор Петрович Свинолупов читал заунывным голосом бесплатный курс лекций по истории Второго Храма. Муля упаковывал добро, которого по мелочи набралось тонны четыре. Бабушка Фрида ежедневно бегала на кладбище к деду Иоанну, испрашивая прощения и отпущения грехов. Недвижимость продали всю. Кроме Лерки, потому что она уже ни копья не стоила. Муля великодушно предложил жену Коготкову. Задаром. На, дескать, подавись, сволочь. Но тот отказался, сославшись на большую семью. Пришлось прикупить этой лярве комнатку в коммуналке и оставить денег на аборт. 

23. Худо-бедно 

Худо-бедно к осени собрались, отправили багаж по железке и начали готовиться к прощанию с Коксуйском. 

24. А город тем временем 

А город тем временем нищал прямо на глазах. Шахты закрывались одна за другой. Уволенные проходчики и забойщики сначала горько пили и пели веселые песни, потом устали и сели на центральной площади бастовать. Их жены потребовали организовать у здания горсовета панель, чтобы им было куда выходить. Оставшиеся без вечерних фрикаделек дети совершали аморальные поступки, хотя кроме семечек в городе воровать было нечего. Пескари в Коксуйке всплыли кверху брюхом, и их уже никто не ловил. Кандидат в депутаты Берендеев купил за бесценок угольный разрез "Сердце Ильича", пообещав избирателям сделать на его месте бассейн "Москва". И непременно сделал бы, если бы не эта дурацкая перестрелка в Доме политпросвета. Бабушка Фрида трижды ходила на митинг с портретом своего покойного мужа, но на четвертый раз не пошла.

- Твой отец, доченька, был шахтером, - сказала она Анне Иоанновне, - а не тем, кем они думают...

Муля всегда сторонился политики и до двадцати пяти лет считал это слово татарским женским именем. Но тут что-то загрустил, глядя на издыхающий в судорогах Коксуйск.

- Во, бля!.. - вздыхал он. - Родина моя, эко тебя перекосило...

В общем, все шло к тому, что оставаться в родных пенатах мулиной семье было не с руки. Бесперспективно, как сказал бы папаша Виктюков. 

25. Проводы 

Четыре дня перед отъездом превратились в грандиозную пьянку. В Мулиной квартире перебывала добрая половина города. Съели и выпили все, даже импортную водку "Гренландия", приготовленную для взятки шереметьевским таможенникам. Ее оприходовал подполковник Ефрем Кулебякин, заявив, что в случае сопротивления посадит "всю эту мафиезную Хершенгеймию" в кутузку. Бабушка Фрида подралась на кухне с директрисой городского Дома политпросвета Варварой Фердинандовной Петергофф, узницей совести, чей прадед в тысяча восемьсот шестьдесят втором году был сослан в Коксуйск из Тамбова за казнокрадство. Варвара пыталась слямзить из баула палку салями, за что и получила бабушкиным кулаком по своей дворянской морде. Мамаша Анна Иоанновна пела в два голоса с раввином Свинолуповым израильский гимн "Надежда", а дряхлые почетные забойщики - горькие собутыльники покойного деда Иоанна - поминали всуе многочисленные жертвы завалов и взрывов метана в штольнях. Нельзя обойти вниманием и тот факт, что распорядителем на этом угарном пиру все четыре дня был не кто иной, как недозаказанный Леонид Ульянович Коготков. Он наливал, провозглашал тосты, выпивал, плакал навзрыд, утираясь твидовым рукавом с траурной повязкой, просил у Мули прощения, если что не так, и снова наливал, пил и пускал слюни. Под конец он так достал всех своими рыданиями, что Муля сделал оскорбительный жест: вручил Коготкову "на добрую память" свою подарочную оранжевую клизму. "Намек понял", - сквозь слезы прошептал Леонид Ульянович и ненадолго замолк. 

26. Прощание 

И вот настал этот торжественный час. Было пасмурно и промозгло. На привокзальной площади хромые воробьи похмелялись черной водой из лужи. По перронам шастала оборванная публика. Обшарпанное здание вокзала глядело на отъезжающих с серым равнодушием. Пахло семечками и гарью. На похмельный Коксуйск похотливо наваливалась жирная грозовая туча.

- Давайте, Александр Викторович, прощаться! - сказала Варвара Петергофф, повернув к Муле измятое, с кровоподтеком под левым глазом лицо, похожее на дряблую ладонь старухи. - Пойду я! А то вон, гляньте, небо как пучит! Того и гляди дождь зарядит, а у меня зонтик в трамвае сбондили...

- Ну, Варвара, будь! - Муля похлопал старую деву по драповой спине. - Не поминай, как говорится, лихом. Осядем, оглядимся, напишу тебе, что и как...

- Эх, Санек! - подступил в свою очередь огнедышащий Коготков. - Прости, если чем обидел!.. - и, обняв брезгливого Мулю, снова заревел в голос.

- А я с вами не прощаюсь!.. - заявил румяный раввин Свинолупов и хриплым поповским басом на мотив "Отче наш" пропел: - В следующем году в Иерусали-и-и-име...

Бабушка Фрида, до сей поры не дававшая волю чувствам, вдруг размякла, захныкала, запричитала, оттолкнула успокаивающую руку дочери и хотела было припасть телом к навеки покидаемой родной земле, да передумала. Перрон был чрезвычайно заплеван.

- Простишь ли ты меня, Ваня! - возопила она и, не дождавшись ответа, заявила: - И не надо!.. Поделом мне, ежкин клеш!.. Подохну на чужбине, как собака!..

Неожиданно для всех явилась накрашенная как на Первомай Лерка. Она поцеловала бывшего мужа в нижнюю губу и вернула ему рыбацкий купальник.

- Пусть тебе там крупная рыба ловится! - намекнула она и вульгарно хихикнула. - А я и голышом поплаваю.

Муля посмотрел в ее глупое косметическое лицо и высморкался на рельсы.

- Бывай, - сказал он многозначительно. - А мы уж там как-нибудь... нарыбалим на ушицу...

Лерка хмыкнула, сплюнула сквозь щербину в передних зубах, потом поцеловала Мулю в челюсть и пошла по скользкому перрону, размахивая широким тазом.  

27. Отъезд 

Подали состав. Некогда зеленый купейный вагон снаружи выглядел жутковато. Его, похоже, не мыли со времен Кагановича. И о том, что это вагон дальнего следования, а не провшивленная теплушка строителей Магнитки, свидетельствовала лишь обломанная с краю грязная табличка: "суйск - Москва".

Погрузились в купе. Муля распихал баулы и попытался открыть окно. Фрамуга пискнула и отвалилась. А через пять минут пискнул и отвалился Коксуйск... 

28. Москва 

Москва встретила поезд без особой радости. На перроне Казанского вокзала было, конечно, чище, чем на перроне Коксуйского, но бабушку Фриду это обстоятельство не тронуло. Накрапывал мерзкий дождик. Людей было много, но все мрачные, несмотря на приличную одежду. Пока Муля сговаривался с носильщиком, у мамаши Анны Иоановны умыкнули крокодиловый ридикюль. Хорошо еще, что по старой коксуйской привычке все документы она держала в бюстгальтере, но все-таки ридикюль было жалко. Ворам достались пудреница без пудры, носовой платок, огрызок химического карандаша, бумажный кулек с кедровыми орешками, четыре агитационные брошюрки Еврейского агентства Сохнут и учебник иврита профессора Подольского. 

29. От винта! 

Два с половиной дня в Москве были заняты ходьбой по магазинам. Оставшиеся рубли надо было истратить. И они тратились на всякую дрянь. Бабушка Фрида попросила свозить ее на экскурсию в Кремль, но двери там были закрыты и на робкий мулин стук никто не ответил. Мамаша Анна Иоанновна купила всем по паре шерстяных носков, Муля съездил на птичий рынок и приобрел щенка сенбернара, оказавшегося впоследствии фокстерьером. В аэропорту Шереметево-2 за этого выродка пришлось заплатить бешеные деньги.

На трапе самолета авиакомпании "Малев" бабушка Фрида поскользнулась.

- Ежкин клеш! - сказала она. - Даже вызвездить из этой страны не могут по-человечески!..

Это утверждение было горячо оспорено каким-то татарином с пейсами, который потом оказался евреем по фамилии Тардынбеевский.

- Кто же вас вызвездывает, старушка? -  спросил он интеллигентно. - Вы добровольно репатриируетесь на историческую родину. Или я ошибаюсь?

В ответ бабушка Фрида хотела нанести "незваному гостю" какое-нибудь увечье, но поддалась уговорам дочери и передумала.  

30. В салоне самолета 

В самолете было тесно и душно. Коксуйская семья уместилась на заднем ряду второго салона, спинами к туалету. Интеллигентный татарин со своей женой и, очевидно, дочерью, уселся через проход от бабушки Фриды. В середине салона часто и надсадно чихал пожилой пассажир в чалме. Время от времени между креслами продиралась крупная стюардесса с лицом разочарованной феи. Муле это лицо напоминало поношенный кирзовый башмак. Стюардесса исчезала за занавесками с таким видом, будто пошла стреляться. Но через несколько минут она, очевидно, промахнувшись, возвращалась и снова продирала свой крепкий круп сквозь кресла, наполняя салон запахом пудры, керосина и курятины. 

31. В кабине пилотов 

- Ну что, поехали? - неуверенно спросил первый пилот и прищурился.

- Поехали, - сказал второй через губу.

- С Богом! - встрял в профессиональный разговор штурман.

Первый и второй переглянулись. Вошла стюардесса.

- Печка не работает, - сказала она тоскливо. - Кур согреть не в чем.

- В Пеште согреешь, - сказал первый. - Если приспичит.

- Еще как приспичит, - уверенно сказала стюардесса. - Эти до Тель-Авива с голоду передохнут. Из принципа.

- А ты им сказочку расскажи, - хихикнул штурман. - Про золотой желудь.

- Дурак балатонский, - ответила ему стюардесса и устало подставила массивную трикотажную задницу под дежурный шлепок навигатора.

[ к странице 2 ][к оглавлению "Другая проза"] [ к странице 4 ]