Вердиевские голоса

Для убийства потребно как непосредственное,
так и отдаленное окружение, средняя годовая температура,
средний процент землетрясений и человеческий климат.
Здесь все сопряжено одно с другим.

Фридрих Дюрренматт. Правосудие

Дело было в конце декабря в одном из портовых городов Чермного моря несколько землетрясений назад. Газеты сетовали тогда на сейсмологов за то, что они не вникли в логику стихии и не предупредили население о надвигающейся опасности.

Впрочем, опасность была не из ряда вон. Эпицентр землетрясения находился в двухстах пятидесяти километрах от берега, на дне прохладного моря, на том самом дне, по которому некогда ступала нога Моисея и его паствы. В городе Эйлате особых разрушений не произошло. Разве только провалилась в канализационные тартарары часть шоссе между муниципалитетом и пляжем, пошли трещинами стены нескольких домов и покосилась опора высоковольтной линии. В общем, разрушения были минимальными, ущерб оценивался невысоко, жертв, как утверждали газеты, не было, не считая, конечно, слегка ушибленных, придавленных и пострадавших от шока.

А две недели спустя в одной из городских больниц скончался от острой сердечной недостаточности некий весьма пожилой господин по имени Алекс Кеблер. В больницу он попал через несколько часов после подземного толчка с сильным отеком легких, никакого отношения к буйству стихии не имевшим.

По словам его дочери Елены, Кеблер был вздорным стариком, изводившим своими капризами всю семью. Целыми днями он просиживал в старом плетеном кресле на террасе своего дома, читал газеты, интересовался политическими скандалами и постоянно призывал к себе кого-нибудь из близких: то плед накинут не так, то соломенная шляпа надета неправильно, то солнце не греет, то дождь не идет. Старик был немощен, не мог самостоятельно ходить. Время вытопило из него все жизненные соки, оставив от былого здоровья только мощный глубокий баритон. Когда-то Кеблер был оперным премьером. Пел в разных театрах классический репертуар. Больших высот в своей профессии не достиг, но однажды ему довелось спеть на одном из итальянских международных фестивалей партию Риголетто. «Я бы согласился вечно носить горб, - говаривал он, - если бы мне разрешили хоть немного попеть в La Scala».

Впрочем, речь совсем не о том. Через три месяца после смерти старика Кеблера в местную полицию пришло анонимное письмо. В нем говорилось, что старик умер вовсе не от сердечного приступа. Он был убит.

Письмо было написано по-английски, в мрачных романтических тонах и не давало никакой ясной информации. Правда, оно содержало несколько указаний на ряд очень тревожных улик. В частности, авторы письма (вместо подписи стояло слово «Мы») предлагали полиции проверить, почему в результате землетрясения обвалилась терраса дома Кеблера, и намекали на то, что это - неудачная попытка покушения на жизнь старика.

Следователь Z., который уже четвертый год маялся в заштатном Эйлате от безделья, с изматывающим нетерпением ожидая перевода в столицу, вызвался заняться этим делом. Больше от скуки, чем из желания выяснить истину.

И что же вы думаете? В результате он действительно пришел к выводу, что старика убили. Правда, доказать он так ничего и не смог. Да откровенно говоря, и не пытался, поскольку слишком уж много неясностей и несуразностей было во всей этой истории. К тому же в полиции с самого начала считали анонимку дурацкой шуткой, а родственники покойного никаких исков не предъявляли.

К тому моменту, когда Z. с анонимным письмом в кармане впервые пришел в дом Кеблеров, терраса была уже восстановлена. Вернее, была построена новая. Обломки же старой, благодаря нерасторопности местных властей, все еще лежали серой каменной грудой на самом краю обрыва. (Терраса выходила на море и нависала над крутым каменистым берегом, поднимавшимся на два метра над водой.)

Покопавшись в обломках, Z. обнаружил, что две стальные балки, на которых крепился балкон, в местах разлома были оплавлены. Ни жаркое южное солнце, ни землетрясение не могли явиться причиной такого феномена. Здесь, без всякого сомнения, кто-то поработал автогеном.

Поговорив с родственниками покойного, а их в доме насчитывалось не меньше десяти (дочь с мужем и тремя взрослыми детьми, сестра-иждивенка, два пожилых племянника с женами), Z. выяснил, что в момент землетрясения старик находился в доме. За несколько минут до толчка он вызвал громовым голосом свою сиделку и приказал переместить себя в дом.

Это было что-то новое, - рассказала Елена. - В последние десять лет он ежедневно просиживал на балконе с утра до трех часов дня, то есть до обеда. А иногда просил даже обед вынести на террасу. А тут вдруг в одиннадцать часов утра заявил, что хочет в дом.

Я спросила его, что случилось, - сказала сиделка. - В ответ он пробормотал что-то странное, что-то вроде «боюсь упасть». А потом, когда я привезла его в дом, он потребовал достать из комода какую-то папку, раскрыл ее и начал перебирать бумаги, качая головой и приговаривая: «Верди... Верди...»

Некоторые обстоятельства повергли следователя Z. в полное смятение: ему пришлось окончательно усомниться в том, что старик умер естественной смертью. При разборе архива старика оказалось, что Кеблер на протяжении последних тридцати восьми лет ежегодно на Рождество получал поздравительные открытки из Европы. Они были написаны разными почерками, отправлены из разных мест (были открытки из Цюриха, из Вены, из Турина, из Палермо, из Ганновера). Открытки содержали обычные поздравления с христианским Рождеством, но все до единой заканчивались жуткой фразой: «Просто так ты не умрешь, Кеблер!» Вместо подписи стояло все то же «Мы».

Отсутствовала только последняя открытка - за тот самый год, в который произошло злополучное землетрясение. А первая, датированная 20 декабря 1957 года и отправленная из Рима, содержала странную приписку: «Твою дочь зовут Елена, Кеблер!»

Сорокалетняя дочь Кеблера (толстая, неопрятная женщина, по всей видимости, унаследовавшая от отца его вздорный характер) матери не помнила: «Отец говорил, что она умерла во время родов. Я так и не смогла добиться от него ни ее имени, ни ее родословной. Он часто повторял, что я не должна знать об этом в моих же интересах. А то, что записано у меня в документах, - фикция. Ах, да оставьте вы это дело, Боже мой! Он был вздорный, глупый, выживший из ума старик! Я, конечно, жалею его, но ведь он умер от старости! Он достаточно пожил, достаточно поездил на наших шеях, ни в чем, слава Богу, не нуждался!..»

Но, пожалуй, самые интересные сведения предоставила следствию восьмидесятичетырехлетняя сестра Кеблера Хана. Несмотря на свой преклонный возраст, она обладала удивительным свойством не только помнить прошлое до мельчайших подробностей, но связно и даже художественно излагать это прошлое. Впрочем, главное было вовсе не в этом. Хана была единственным человеком в семье, который высказал абсолютную уверенность в том, что старик Кеблер пал от руки убийцы.

Я знала, что это рано или поздно произойдет. Конечно, никто из нас не забудет умереть. Всему на этой земле приходит конец. Но Алекс умер не просто так. Он был наказан. Ах, если бы я знала, за что!.. Ведь он, в сущности, был добрым и безобидным человеком... Его, безусловно, убили. В этом я не сомневаюсь...

Она говорила тихим голосом, почти шепотом. Но ее речь была очень богата интонациями. Следователю, как он сам впоследствии признался автору этого рассказа, было чертовски приятно слушать эту старуху. В семье, между прочим, Хану считали если не вздорной, как ее покойного брата, то слегка подвинувшейся рассудком. («Одного поля ягоды, - хмыкнула Елена. - Представляете, она говорит, что папу убили. Надо же придумать такую чушь!..»)

- Мы с Алексом жили душа в душу, - рассказала Хана. - В конце сороковых - начале пятидесятых годов я работала у него аккомпаниатором. Тогда он окончил оперную школу в Тель-Авиве и копил деньги, чтобы поехать на стажировку в Италию. Проблема была одна - возраст. Он был уже немолод, мой Алекс, много повидал, много пережил, прежде чем подняться на подмостки. Но голос у него был замечательный. Такого богатого баритона я не встречала ни у кого. Алекс был влюблен в оперу. Он был очень романтичен, даже сентиментален, боготворил музыку и когда пел, как правило, плакал. Те, кто видел его на сцене, говорили, что редко кто исполнял классический репертуар с таким глубоким чувством...

Должна вам сказать, что пением в опере заработать в то время было невозможно. Надо было иметь серьезный engagement. А для этого требовались не только имя и победы на конкурсах, но и приличные знакомства в оперном мире, связи среди дирижеров и антрепренеров. Увы, на это у нас просто не было денег...

Алекс мечтал попасть в Милан, спеть в La Scala. Но ему все время мешал возраст. Его сорок лет производили на влиятельных лиц отрицательное впечатление...

И все-таки он пробился на международный фестиваль в Италии. Пробился и даже спел там в одном из концертов арию Риголетто. В 1951 году как раз отмечали столетие создания одноименной оперы Верди, и Алекс хотел приурочить свое выступление к юбилею. Это, как вы понимаете, было еще до того, как в Буссето начал проводиться ежегодный фестиваль «Вердиевские голоса»...

Тогда все и началось. Он провел в Италии две недели. И приехал оттуда... очень богатым. И совсем другим. Он вернулся замкнутым, хмурым, сварливым, он как бы постарел за эти две недели на двадцать лет... И - главное - бросил петь. Совсем. Это меня очень сильно встревожило. И в первую очередь потому, что в отчетах об этом фестивале я ни разу не встретила даже упоминания об израильском баритоне Алексе Кеблере. Я пыталась выспросить у него, почему его пение осталось незамеченным, но он в ответ только пожимал плечами. Надо сказать, что я довольно быстро смирилась с его бешеными по тем временам деньгами. С этим всегда смиряешься быстро...

Он, как я его ни уговаривала, ни за что не захотел покупать дом в Тель-Авиве и уехал в Эйлат, который тогда и провинцией-то называть было много чести. Тогда это была дыра дырой...

Я осталась жить в центре страны - благо он меня полностью обеспечил. Вышла замуж, родила двоих сыновей. А года через два получила от Алекса письмо, в котором он уведомлял меня о том, что у него появилась дочь. Так и написал: «появилась», будто приобрел ее на распродаже. Он никогда не был женат, я это знаю наверно.

Мы не виделись годами. Он предпочитал безвылазно сидеть в Эйлате. И в этом была какая-то обреченность... Никто из нас, близких ему людей, не мог понять, что его мучило. Одна я определенно догадывалась, что это связано с той поездкой в Италию...

Про открытки, которые получал Алекс Кеблер в течение многих лет, Хана не знала ничего. Следователь Z., опять же от нечего делать, занялся архивными материалами, выписал подшивки старых итальянских журналов и совершенно случайно набрел на весьма примечательную заметку, помещенную в рубрике «Светская хроника» и датированную временем проведения того самого фестиваля оперного искусства, в котором участвовал Кеблер. В заметке сообщалось о том, что у итальянской примадонны Анжелы Верди, праправнучатой племянницы знаменитого композитора, возник роман с немолодым и никому не известным еврейским баритоном, что оба они отказались от участия в конкурсной программе фестиваля и уехали в Ниццу, где провели две медовые недели в любви и праздности. Это был номер иллюстрированного журнала-однодневки, специально посвященного фестивалю 1951 года.

К своему великому удивлению, в номере газеты «Stampa» за 12 августа 1955 года Z. обнаружил некролог, посвященный безвременной кончине на пике ее оперной карьеры замечательной нашей певицы Анжелы Верди. В газете «Friera letteraria» за то же число откровенно обсуждалась версия о том, что примадонна покончила жизнь самоубийством. Но более всего Z. поразило сообщение, опубликованное в газете «Paese sera» через год с небольшим после смерти любовницы (в этом Z. уже абсолютно не сомневался) Кеблера. Сообщение называлось: «Скандал на аукционе «Сотбис». «Небывалый скандал разразился на последнем аукционе «Сотбис», проходящем в эти дни в Лондоне, - говорилось в заметке. - Принятая к продаже с аукциона нотная тетрадь с черновыми набросками партитуры оперы Джузеппе Верди «Дон Карлос», сделанными рукой автора, оказалась фальшивкой. Эксперты установили, что представленная близкими родственниками покойной Анжелы Верди тетрадь является не более чем искусной копией. Оригинал достался Анжеле Верди по наследству, и экспертизы, проводившиеся в 1946, 1948 и 1951 годах, неизменно подтверждали его подлинность. Известно, что певица никогда не расставалась с этой бесценной семейной реликвией и только перед смертью распорядилась поместить ее в специальный сейф в одном из банков Цюриха. Анжела Верди не оставила завещания, поэтому право наследования тетради ее прапрадядюшки было в судебном порядке присвоено одному из ближайших родственников певицы».

Теперь вернемся к анонимному письму, которое следователь Z. носил в заднем кармане своих брюк. «Кеблер подлец, - было написано в нем. - Он обманул женщину, которая его любила, он лишил ее самого святого достояния (какого именно - не уточняется - Авт.), он предал ее, он унизил ее, он заставил ее умереть. Перед смертью она завещала нам месть. Последними ее словами были слова: «Просто так ты не умрешь, Кеблер!» Мы слышали эти слова, мы вняли этим словам, мы сделали их своим девизом, мы нашли Кеблера, мы пытали его тридцать восемь лет подряд, и наконец мы убили его».

Следователь Z., который в процессе расследования даже забыл о своем честолюбивом намерении перебраться в столицу, выяснил, что пассажир Кеблер в 1951 году ехал из Ниццы в Хайфу морем, причем, как ни странно, с пересадкой на Мальте. Знаменателен и тот факт, что до Мальты он плыл в каюте третьего класса, а затем перебрался в роскошный люкс.

На этом можно было бы и закончить историю смерти старика Алекса Кеблера, поскольку все точки над «i», казалось бы, расставлены. На первый взгляд действительно все было очень просто. Кеблер сделал Анжелу своей любовницей, выкрал у нее бесценную рукопись Верди, подменил оригинал на высококачественную копию, а затем продал его подпольному мальтийскому коллекционеру, обеспечив себя на всю оставшуюся жизнь. Обманутая примадонна до бесславного конца своих дней не могла никому признаться в том, что ее знаменитая реликвия - всего лишь подделка. Это выяснилось только на аукционе.

На так ли это было на самом деле? Следователь Z. не сомневается, что именно так.

Я же позволю себе усомниться и обратить внимание на несколько психологических противоречий во всей этой истории. Не многим известно, что итальянская примадонна была женщиной недалекой и поверхностной. Она кичилась своим родством с гениальным композитором и берегла его рукопись вовсе не из слабости к раритетам, а что называется, на черный день. Известно, что еще до 1951 года она по меньшей мере дважды (в 1946 и 1948 годах) пыталась продать нотную тетрадку Верди и, как сама говорила, купить себе чудненький домик в Ницце. Она не была выдающейся певицей, можно даже сказать, что пела она достаточно посредственно, и в оперу ее брали вовсе не для того, чтобы обогатить ее звучным голосом спектакли, а скорее затем, чтобы украсить ее звучным именем афиши. По свидетельствам бульварной прессы того времени, многочисленные любовники Анжелы Верди представляли собой контингент весьма среднего пошиба. В основном это были представители последнего яруса оперной клаки, те оперные фанатики, которые, в силу своего положения, вынуждены довольствоваться дружбой со статистками.

Мог ли безумно влюбленный в оперу нищий израильский баритон не польститься на это великое для него знакомство, а затем не разочароваться в нем до того же безумия, только с другим знаком? И не произошла ли здесь совсем другая история, не имеющая отношения к многострадальной рукописи?

Кстати, о рукописи. Один из самых блистательных исследователей истории оперного искусства, автор знаменитой монографии «Сила судьбы» (названной, кстати, в честь одноименной оперы Верди, которую композитор написал в 1861 году специально для петербургского оперного театра) Максимилиан Декамп утверждает, что истории известны все до одного автографы Верди. Они изучены, описаны, классифицированы и хранятся в разных музеях и частных коллекциях. «В этой области музыковедам уже делать нечего, - пишет Декамп. - Все дороги вымощены фундаментальными исследованиями, все верстовые столбы расставлены на положенных местах. По этим дорогам могут сегодня рыскать только любители дурных сенсаций».

В своей монографии, кстати, Декамп неоднократно ссылается на черновую тетрадь с Klavierauszug (клавиром) разных арий для оперы «Дон Карлос», а также на черновую партитуру оперы. Причем, прошу заметить, и первый и второй черновики, по словам музыковеда, сшиты в одну большую нотную тетрадь самим композитором или кем-то из его ближайших родственников. Из соображений дискретности Декамп не упоминает имя владельца этих черновиков. Он скромно называет его своим другом и известным в определенном кругу коллекционером. Остается добавить, что монография Декампа вышла в свет в Париже в 1968 году.

Но вернемся к нашим баранам. Следователю Z. удалось частично восстановить обстоятельства смерти старика Кеблера. Главный врач терапевтического отделения больницы сказал, что старик умер от острой сердечной недостаточности и другого диагноза быть не может. Z. спросил, возможно ли спровоцировать такую смерть. Врач ответил, что в возрасте Кеблера возможно спровоцировать любую смерть.

У старика было относительно здоровое для его восьмидесяти пяти лет сердце. Время от времени он, правда, задыхался, но виною этому были слабые легкие. Так считает его лечащий врач, который пользовал Кеблера в последние пятнадцать лет его жизни. Елена Кеблер свидетельствует, что, лежа в больнице, ее отец ежедневно спрашивал, не пришло ли на его имя письмо, и постоянно предупреждал, чтобы никто не смел это письмо вскрывать, если оно придет. «Когда я говорила ему, что никакого письма нет, он мрачнел и отворачивался к стене. Вздорный старик! Он даже не хотел поговорить с дочерью перед смертью!..»

Алекс Кеблер скончался рано утром, как это часто происходит с сердечниками. А на следующий день - и это тоже не ускользнуло от внимания следователя - из больницы уволилась медицинская сестра, итальянка, которая проработала здесь всего три недели по найму. (В Эйлате это не редкость - в кафе, ресторанах и отелях много сезонных рабочих из Южной Европы). Именно эта сестра дежурила в отделении в ту ночь, когда старик Кеблер отдал Богу (или дьяволу) свою душу.

- Как ее звали? - спросил Z.

- Она оформилась, как Хелена Варди, - сказал врач, и для пущей убедительности добавил: - Вав, рейш, далет, йуд...

[к содержанию "Compelle intrare"]