Когда вернется
маленький божок

Я надеюсь, что после моей кончины к трудам моим
отнесутся с большим почетом и доверием,
чем отнеслись тогда, когда я был жив.

Нострадамус. Послание Генриху II

Быть однофамильцем великого человека нелегко. Как ни крути, а такой факт ко многому обязывает. Впрочем, все зависит от времени и места.

Лиор Григ родился в стране дилетантов, и его замечательная фамилия никак не отягощала ему общение с окружающим миром. Разве что мать, которая мечтала, чтобы сын стал музыкантом, постоянно напоминала ему о великом норвежском композиторе. В детстве Лиор засыпал исключительно под песню Сольвейг.

Эта песня запала ему в душу одновременно с первыми впечатлениями от мира, с первыми чувствами к матери, отцу, старшему брату и старому ротвейлеру Джакобу. Впоследствии при любом воспоминании о детстве, о родном доме в Нетании, которого давно уже не существует, память Лиора независимо от его желания воскрешала в сердце этот трагический напев слепой состарившейся девушки.

«Спи, мой милый! - пела Сольвейг голосом матери. - Я буду охранять твой сон. Я так долго тебя ждала, и ты пришел ко мне...»

В своем предпоследнем (уже звуковом) письме к брату Лиор Григ сказал об этой песне следующие слова:

«Она преследовала меня всю жизнь. С этой пронзительной мелодией я просыпался по утрам, с нею же засыпал. Даже в мучительные часы бессонницы, которая, как ватой, обложила меня с юных лет, в моем мозгу звучала эта песня. Те слова Сольвейг, которые выпевала мать у моей колыбели, на иврите звучали пародийно. Это я понял, будучи уже взрослым человеком. Музыка Грига не требует слов Ибсена. Этот перевод, очевидно, сделал один из наших многочисленных полупрофессионалов-поденщиков, которые, всю жизнь просидев под своими пальмами, тоннами перерабатывают айсберги Гамсуна и Сведенборга в пресную воду. Но из этой песни я уже не могу выкинуть ни слова. Что записано детством, стирается только смертью...»

Старший брат Лиора Эди Григ был архитектором. Он, в отличие от младшего брата, довольно органично вписался в израильскую действительность шестидесятых годов. Закончив архитектурный факультет в Сорбонне, Эди поначалу занимался индивидуальными проектами - строил виллы и бассейны, ротонды и террасы. Но со временем пришел к выводу, что массовое строительство предпочтительней, поскольку не так обязывает. Он перешел на государственную службу и стал строить целые кварталы и даже города. Благо, в этой стране городом мог считаться небольшой квартал из десятка-другого домов. Города Эди были похожи друг на друга одним непременным качеством: все они были одинаково безлики.

В общем, старший брат стал архитектором-графоманом. Проекты выходили из-под его руки с курьерской скоростью. Эди был относительно богат и счастлив.

Лиор представлял собой полную противоположность старшему брату. Он также учился в Сорбонне на архитектурном факультете, но затем перешел на историко-филологический. Если старшего брата интересовало будущее, то младшего - прошлое. Если старший всегда думал о прагматической перспективе, то младший все время искал перспективу духовную. Если старший жил благополучной, сытой, оседлой жизнью, то младший все время скитался. Если старший испытывал полное удовлетворение от своего существования, то младший был глубоко разочарован жизнью, что, правда, не мешало ему испытывать иногда мгновения самого высокого просветления.

Лиор не вписывался ни в какую среду, кроме интерьера китайского домика. Он был небольшого роста, худощав, черноволос. Его смуглое лицо (родители - выходцы из Марокко) носило какой-то желтоватый оттенок. Глаза были расставлены широко и почти всегда полуприкрыты. Нос у Лиора был маленький, приплюснутый.

Большинство приятелей по университету относились к нему с усмешкой или пренебрежением. Его идеи поднимались на смех, его увлечение китайским языком считалось глупостью. Его называли чудаком и придурком (чудаком реже). Такое отношение к себе он встречал везде, где бы ни появлялся. Может быть, именно потому, что везде он появлялся с одними и теми же навязчивыми речами о строительстве китайского домика.

Уезжая в Париж, 21-летний Лиор уже знал, что больше домой не вернется. Он уже знал, что больше не увидит ни мать, ни отца. Поэтому прощание было тяжелым.

Мать чувствовала, что «маленького Грига» - так она называла сына в довольно частые минуты просветленной нежности - что-то гнетет. Но не могла понять, что именно.

А Лиор уже ощущал в себе смутные силы, он уже понимал, что эти силы уведут его в иной мир, в котором ни матери, ни отцу не будет места.

Из университета Лиор вышел основательно образованным человеком - специалистом по восточной филологии и древнекитайской архитектуре. Отказавшись от предложения брата приехать в Израиль и создать совместную проектную компанию, Лиор ринулся в Юго-Восточную Азию. Семь лет провел он в отдаленных китайских провинциях и построил там два китайских домика. Один из них был разрушен селевым потоком, другой сожгли местные крестьяне, возмущенные наглым вторжением иностранца на их территорию.

Затем два с половиной года Лиор бродил по Японии и Южной Корее. Потом перебрался в Колумбию, где снова построил китайский домик, был арестован, попал в тюрьму и ослеп. И, наконец, он оказался в Восточной Африке, где и закончил свой странный жизненный путь, достигнув, как считает его брат Эди, поставленной цели.

Эди регулярно снабжал Лиора деньгами, где бы тот ни находился. Старшему брату доставляло удовольствие заботиться о младшем. Он беспрестанно звал его в Израиль, но в глубине души считал, что любить брата на расстоянии гораздо удобнее. Он не ощущал в себе особенной привязанности к Лиору, но думать о том, что где-то по свету странствует родственная душа, было приятно.

В детстве братья не были близки. Разница в возрасте - Эди был старше Лиора на семь лет - разводила их интересы, как лезвия ножниц. Да и характеры у них были настолько разные, что не оставляли никакой надежды на единомыслие, будь они даже близнецами. Лиор был маминым сыном, Эди - папиным. Лиор был впечатлительным и обидчивым, Эди - впечатлительным и агрессивным.

После смерти родителей Эди, как и полагается настоящему прагматику, быстро установил почтовую связь с Лиором и не выпускал ее из своих рук до самой смерти последнего. Единственным условием, которое обеспечивало Лиору финансовую помощь брата, было настоятельное требование последнего писать письма. Раз в полгода Лиор дисциплинированно присылал Эди подробный отчет о своих путешествиях.

«Строительство китайского домика - сложнейшее искусство, - писал он из Юймыня. - В древности настоящие мастера тратили на это около трех-четырех лет. Причем собственно строительство занимало не более двух месяцев. Остальное время было посвящено проектированию. Ты не представляешь себе, Эди, насколько сложен и увлекателен этот процесс! Домик, возводимый практически на голой земле из тростника и соломы, нужно наиточнейшим образом сориентировать в пространстве, согласовать со всеми шестью сторонами света, с розой ветров. Надо изучить климат и особенности ландшафта до мельчайших подробностей, сверить тысячи нюансов с древними таблицами примет и знамений. Но и это не самое главное. Основная трудность проекта состоит в том, чтобы отыскать кусочек земли, на котором обитает Докудзин. Этим именем в Китае, а затем и в досамурайской Японии называли маленького божка земли и дома. У Докудзина четыре места обитания. Весной он ночует в кухонном очаге, летом - в воротах, осенью - в колодце и зимою - в садике перед домом.

По древнему поверью, хозяева не должны тревожить место его обитания. При вынужденном вмешательстве в дела Докудзина хозяева, как правило, спешно выезжают из дома.

Одни источники свидетельствуют о том, что Докудзин сам селится в отстроенных домах. Другие, которым я верю больше, утверждают, что дома строились в тех местах, где жил этот своенравный и могущественный божок.

Я уверен, что селевой поток, который снес мой последний домик, явился местью Докудзина. Я его потревожил, Эди. И знаешь чем? Своим трехдневным отсутствием. Весной очаг должен оставаться теплым каждую ночь, иначе божок может замерзнуть. Я на три дня отлучился в Ланьчжоу, где добивался разрешения на строительство еще одного домика. И был за это строго наказан. Докудзин, должен тебе сказать, весьма жестокое существо. Во гневе он страшен и не постесняется убить человека, нарушившего его покой...

А вообще, скажу тебе честно, я глубоко разочарован отношением китайцев к древним традициям. Чиновники здесь такие же равнодушные, как и во всем мире. Им наплевать и на меня, и на мои идеи (которые, в сущности, совпадают с идеями их предков), и на самого Докудзина. Я думаю попробовать построить домик в каком-нибудь отдаленном крестьянском селении, откуда еще не выветрился дух древних легенд. Говорят, что таких селений здесь множество. Особенно на Тибетском нагорье. Если мне удастся добиться разрешения и субсидий от властей, я выеду туда уже на днях».

«Ты занимаешься ерундой, - ответствовал Эди. - Приезжай-ка лучше домой и открой свое дело. Пойми, что твои китайские домики никому не нужны. Даже китайцам. Это прихоть, придурь, блажь. Мы живем в цивилизованном мире. Ты - современный архитектор. Ты должен строить из бетона и стекла, а не из травы...»

В Картахене Лиор познакомился с одним весьма приятным человеком. Этот человек не только внимательно выслушал сетования израильтянина на черствость местных властей, но и вызвался помочь. Причем буквально за нескольких часов уладил не только юридические вопросы с визой и гражданским статусом Лиора, но и оговорил с властями возможность приобретения клочка земли в каком-нибудь отдаленном районе.

Знакомство с этим высоким черноволосым красавцем средних лет состоялось в картахенском морском порту, где таможенники чуть не раздели Лиора догола.

- Оставьте в покое этого иностранца, - прозвучал за спиною Лиора властный голос. - Он приехал ко мне...

Красавец отстранил таможенников, взял Лиора под руку и вывел его из терминала.

Лиор хотел было поблагодарить спасителя, но тот только кивнул на прощание и исчез. А через три дня они вновь встретились в одном из ресторанов. Лиор, уже отчаявшийся добиться разрешения на строительство временного китайского домика где-нибудь в пригороде Медельина или Барранкильи, мрачно сидел за стойкой и поглощал уже пятую чашку кофе.

- А, старый знакомый! - незнакомец подсел к Лиору и радушно пожал ему руку.

Звали его... Докудзин. Этот факт так поразил китаиста, что он поначалу потерял дар речи.

- Это моя кличка, - сказал красавец. - А имя тебе знать не обязательно, тем более что у нас принято называть друг друга по кличкам.

- Но откуда?! - восхитился Лиор. - Откуда у вас такая кличка?!! Здесь, в Колумбии...

Через минуту стало ясно, что незнакомец не только не имеет понятия о древнекитайских верованиях, но и смутно представляет себе, где вообще находится Китай и с чем его едят.

- Я больше интересуюсь Северной Америкой и Европой, - заявил он. - А вообще-то моя кличка имеет вполне нормальное для наших мест происхождение. На юге страны - в долине реки Апопорис - обитает маленькая певчая птичка-дрозд. Европейцы называют ее Сольвейг. Звуки, которые она издает, как раз и составляют это странное для испанского уха имя - «до-ку-дзин». В юности я занимался отловом этих птиц. Продавал их каким-то темным личностям якобы для зоопарков, хотя я не очень-то уверен, что мои оптовые покупатели приобретали птичек для показа детишкам. Кое-кто поговаривал, что в ряде парижских ресторанов из нашей Сольвейг готовят деликатесные блюда. Впрочем, все это в прошлом. Сейчас мои пичужки почти истреблены.

«Представь себе, многоуважаемый братец, - писал Лиор из Миту. - Я, кажется, нашел своего божка. Он оказался красивым и приятным колумбийцем. Я всегда подозревал, что китайские философия и космогония - единственные в своем роде сферы человеческого духа, пропитавшие собою весь мир, объединившие его в единое целое. Впрочем, не буду докучать тебе псевдонаучными разглагольствованиями.

Я пишу это письмо из маленького городка Миту. Он находится на юге Колумбии. Мой новый друг Докудзин привез меня сюда, пообещав познакомить с... Сольвейг. Не удивляйся, это маленькая певчая птичка, обитающая в местных лесах...

В мои планы входит строительство китайского домика. Если мой друг сможет добиться разрешения на это строительство, я, может быть, останусь здесь навсегда...»

На строительство домика в долине Апопориса у Лиора ушло всего полгода. Он привык использовать свою бессонницу в собственных интересах и работал почти круглые сутки. Все это время он снимал комнату в одной из деревень и почти не общался с людьми. Изредка его посещал Докудзин. Он с интересом выслушивал подробности проекта и задавал весьма неожиданные вопросы. Особенно его заинтересовало устройство колодца - одного из главных атрибутов «инфраструктуры» домика.

- Зачем колодец, если рядом река? - спрашивал он.

- Как же ты не понимаешь! - восклицал Лиор. - Ведь колодец - это осеннее жилище бога. В нем может не быть воды - это не так уж важно. Главное, чтобы к приходу осени он был вычищен и прибран...

В конце концов домик был построен. Докудзин помог Лиору с рабочей силой, а в строительстве колодца и сам принял деятельное участие.

Прожив на берегу Апопориса несколько зимних месяцев, Лиор обратился к местным властям с предложением проводить в домике экскурсии и читать лекции о Древнем Китае. Поначалу на это предложение вроде бы откликнулись и прислали к Лиору две или три экскурсии. Но потом дело заглохло - слишком уж в далекое захолустье забрался этот чудак, слишком уж хлопотно было посылать к нему туристов.

В домике Лиор Григ прожил без малого год. По утрам уходил в лес в надежде услышать песню Сольвейг. Он расспрашивал местных жителей об этой птице, но получал слишком невразумительные ответы, чтобы делать из них какие-то выводы. Похоже, птицы действительно были истреблены. Днем Лиор лежал на своей традиционной циновке и читал книги, которые, собственно, и составляли все его имущество. Вечером и ночью он писал трактат. Он задумал его еще в Сорбонне. «По следам Докудзина. Очерки о поисках очага» - так называлось творение Лиора Грига, так и не увидевшее свет.

В эти вечера Лиор бывал по-настоящему счастлив. Именно здесь, в глухой колумбийской провинции, он, казалось, нашел то, что искал. Бог земли вел себя на редкость дружелюбно. Почти так же дружелюбно, как и его тезка. Лиор даже задавался иногда вопросом - не является ли колумбиец Докудзин земным воплощением древнего китайского божка.

«Современные психоаналитики, - писал он брату в Израиль, - определили бы мое состояние как нечто среднее между дромоманией и раздвоением личности. На самом же деле это не так. Если б я был настоящим дромоманом, я давно уже оставил бы Колумбию. Кроме того, мои блуждания не были бесцельными. Я искал Докудзина и, кажется, нашел его. Что бы там ни говорила современная наука, только здесь меня покинуло ощущение полного и абсолютного одиночества. Только здесь я обрел то, что должен обрести каждый человек на земле, - чувство очага.

Ты знаешь, Эди, мы ведь с Докудзином беседуем по ночам. Не с тем, который колумбиец, а с тем, который китаец. Или японец. Он, правда, не показывается мне на глаза. Но его слова я слышу достаточно отчетливо. Это очень умный и требовательный собеседник. Да к тому же ужасно упрямый: до сих пор категорически отказывается рассказать мне, каким образом и зачем он переселился в Колумбию, покинув свои китайские и японские убежища...»

Однажды, возвращаясь теплым сентябрьским утром с прогулки по лесу, Лиор встретил недалеко от своего домика Докудзина. Обычно тот приезжал под вечер, причем исключительно по воскресеньям. Этот неурочный визит показался Лиору весьма странным. Он хотел было узнать у друга, не случилось ли чего, но не успел.

Докудзин был явно взволнован. Его лицо было исцарапано, глаза бегали, костюм был испачкан глиной. Он как-то мельком кивнул Лиору, махнул рукой, пробежал по гравийной дорожке к автомобилю и поспешно уехал.

Больше Лиор его не видел. Собственно, больше он вообще не видел людей (солдаты и заключенные не в счет) - буквально через полгода он полностью потерял зрение. Это случилось в одной из тюрем Боготы в результате третьего - относительно удачного - покушения на жизнь Лиора.

В конце октября, в одну из душных ночей, Лиор дремал, сидя на циновке перед разбросанными листками рукописи. Полудрема была составной частью его бессонницы. Именно в этом состоянии он беседовал со своим богом. Глаза Лиора были прикрыты наполовину. Губы тихо шептали ивритские слова с частыми вкраплениями китайских терминов. Очнулся он около пяти часов утра. Очнулся со странным, томящим чувством, будто что-то важное в окружающем его мире изменилось. Несколько минут он тщетно пытался уловить эти изменения и вдруг услышал пение птицы. Лиор не сразу понял, что именно это пение его и пробудило. Ему потребовалось время, чтобы окончательно прийти в себя и осознать, наконец, что слышит он не что иное, как песню Сольвейг. Необыкновенно чистый и высокий голос на разные лады выводил одну и ту же хрустальную фразу: «до-ку-дзин-до-ку-дзин-до-ку-дзин». Лиор, смущенный, воодушевленный, обрадованный, ринулся к низенькому окошку, но вместо птицы увидел во дворе своего домика... солдат. Их было не менее двух десятков. Они на цыпочках разбегались по двору и окружали домик со всех сторон.

Через минуту Лиор уже сидел на крыльце с большим кровоподтеком под глазом и тщетно пытался высвободить закованные в наручники руки. Он ничего не понимал. Офицер, командовавший операцией, орал ему прямо в лицо только одно английское слово: «Where?!!»

- Где?! - орал офицер, обжигая лицо Лиора жутким чесночным перегаром. - Где он?!

- Кто? - Лиор чувствовал, что происходит что-то страшное, какая-то катастрофа. Ему вдруг пришли на память слова, вычитанные в какой-то китайской книге: «Бог гибнет прежде человека».

- Кто вам нужен? Что вы делаете со мной?! - интуиция подсказывала Лиору, что вот-вот произойдет несчастье, крушение, бедствие, что через несколько минут прекратит свое существование что-то очень важное для него, может быть сама жизнь.

- Кто вам нужен? - спросил он еще раз.

- Докудзин! - прокричал офицер и огромным кулаком сильно ударил Лиора по губам.

«Им нужен бог?! О, им нужен мой бог!! Они пришли отнять у меня бога!!!» Лиор заплакал. Слезы покатились по его щекам и обожгли разбитые губы.

- Где?! - вновь заорал офицер и еще раз ударил Лиора по лицу. - Скажешь или нет?!

- Да-да, сейчас... - забормотал Лиор. - Я не знаю... Я не могу... Какое вам дело до этого...

После очередного удара он вспомнил, что на дворе стоит осень, и обреченно кивнул в сторону колодца. Когда солдаты опускали в колодец на веревке одного из своих товарищей, Лиор вскочил с крыльца, крикнул: «Докудзин, берегись!!!» и без сознания рухнул на траву.

Из колодезного тайника были извлечены три тяжелые брезентовые сумки. В одной находились гранаты и взрывчатка, в двух других - героин.

Лиор очнулся уже в тюрьме. Из уютного китайского домика, где было тепло и сухо даже в сезон проливных дождей, Лиор был перенесен в грязную выгребную яму - иначе эту тюрьму не назовешь. Ему инкриминировали связь с наркомафией, хранение наркотиков и оружия. За все это в совокупности его ожидали как минимум три смертные казни. И если бы не вмешательство израильского консула да не внезапная слепота, Лиора бы не стало уже тогда - в Колумбии.

Эди Григ проявил незаурядные организаторские способности, подняв на спасение брата чуть ли не всю мировую общественность. Тогда, в середине семидесятых годов, израильские газеты день за днем давали сводки о продвижении процесса по освобождению Лиора Грига.

Колумбийская полиция подозревала его в связях с главарем одной из наркошаек, Докудзином, застреленным бразильскими пограничниками при попытке нелегального перехода границы. Главари конкурирующих между собою банд, не успевшие свести счеты с самим Докудзином, пытались ликвидировать его «приятеля» - они не сомневались в том, что Лиор помогал Докудзину осваивать европейский и ближневосточный рынок наркотиков и, естественно, слишком много знал.

Дважды его пытались зарезать. В первый раз Лиора спасла его вечная бессонница - он успел закричать, когда ночью один из сокамерников набросился на него с жестяным лезвием, сделанным из консервной банки. Во второй раз проявил хорошую реакцию охранник. На одной из прогулок в тюремном дворе Лиора подозвал к себе тюремщик. Этот был вооружен уже самым настоящим ножом и непременно сделал бы свое грязное дело, если бы с вышки не раздался выстрел. Тюремщик упал с размозженной головой прямо под ноги заключенному.

В конце концов Лиора отравили. В его кружку с водой подсыпали какой-то местный яд. Но концентрация этого яда оказалась, очевидно, недостаточной. Преступникам не удалось отнять у Лиора жизнь. Но они лишили его зрения.

Наконец освобождение состоялось. У ворот тюрьмы в Боготе Эди Григ принял своего истощенного и незрячего брата в объятия.

- Бедный мой «маленький Григ», - всхлипывал он. - Я увезу тебя домой, в Израиль. Там тебе будет хорошо, поверь мне. Там ты забудешь весь этот кошмар. Там мы найдем тебе хорошее занятие. Это ничего, что ты не видишь... Ты ведь сильный мальчик, ты ведь справишься с этим... Мы еще будем счастливы с тобой, Лиор!..

Странно было наблюдать за этим сорокатрехлетним солидным человеком, который рыдал, одной рукой обнимая брата, а другой размазывая обильные слезы по своим смуглым холеным щекам. К зрелости Эди постигла участь большинства благополучных людей - он стал чрезвычайно сентиментален.

В доме брата Лиора встретили прекрасно. Ему отвели просторную комнату с балконом, предоставили все удобства, и даже приставили помощницу-китаянку, с которой Лиор время от времени пробовал говорить на китайском.

Жена Эди и два его сына (тринадцать и пятнадцать лет) выказывали по отношению к несчастному родственнику максимум тепла и такта.

Жизнь Лиора выглядела довольно насыщенной. Эди и его старший сын Мики начитывали на магнитофон нужные статьи, сам Лиор - сначала в сопровождении китаянки, а потом и самостоятельно - выходил на ежедневные прогулки по городу.

Внешне все было хорошо. Но если бы Эди хоть немножко знал своего брата раньше, он бы заметил, что тот огонь, который горел в душе Лиора всю его жизнь, не угас, что «дурь» и «блажь» все еще продолжают терзать его лишенное зрения сознание.

По вечерам семья собиралась за ужином в огромном салоне. Ели, пили, разговаривали. Однажды, в один из таких вечеров, Мики попросил дядю рассказать о китайском домике.

- Ты действительно этого хочешь? - спросил Лиор.

- Да, - сказал Мики. - Я помню твои письма из Китая и Кореи. Ты писал тогда, что бог Докудзин неуловим, что его невозможно поймать даже в местах его традиционного обитания.

- Да, я помню, - сказал Лиор. - Поймать бога невозможно. Поймать его - значит убить...

Лиор помолчал немного, а потом с горечью добавил:

- Бог гибнет прежде человека. И это самое страшное. Знаешь почему? Потому что человек после этого обязан жить дальше. А как жить дальше? Ведь бога уже нет? Как можно жить на ощупь? Оказывается, можно. В этом и заключается месть бога за допущенную человеком ошибку. Китайский домик... Теперь это всего лишь красивая легенда... Без Докудзина все это теряет смысл...

- А можно воскресить бога? - спросил Мики. - Ведь он, по идее, должен быть бессмертен. Его смерть - это лишь случайный эпизод, уход в другие сферы. Ведь правда?

- Ты хорошо начитан, - сказал Лиор. - Ты спрашиваешь, можно ли воскресить Докудзина? Не знаю... Не уверен... Я ведь всю жизнь именно этим и занимался...

Его лицо приобрело странное выражение. В вечернем сумраке оно выглядело зловещим. Если бы это было не лицо слепого, его выражение можно было бы определить как хитрое и даже коварно-хитрое.

- Для этого нужно построить идеальный китайский домик, - продолжил Лиор, - домик, который занимает единственное место в мироздании, место, предназначенное только для него... Это невероятно трудно... Для этого нужна особая земля, особая страна, особая интуиция... Мне это никогда не удавалось...

Он помолчал секунду и тихо добавил:

- К тому же необходимо полное отсутствие людей...

- Эй, кончайте философствовать! - крикнул с балкона Эди. - Идите лучше смотреть, какой фейерверк устраивают сегодня над городом...

Лиор пропал тихой августовской ночью. Утром Эди обнаружил на обеденном столе записку, написанную крупным неровным почерком слепого: «Включи магнитофон».

«Дорогой мой Эди, - голос Лиора казался холодным и механическим. - Я уезжаю. Пока не знаю куда. В «Обществе слепых» я нанял себе надежного провожатого. Милый мой брат, эта попытка будет последней. Обещаю тебе. Если и она закончится неудачей, я вернусь и буду жить у тебя до конца своих дней. Это действительно последняя попытка, Эди. Поэтому, прошу тебя, не мешай, не преследуй меня. Со мной будет все хорошо... Обещаю писать тебе так часто, как только смогу... А пока прощай...»

В течение полутора лет Эди исправно получал по почте магнитофонные кассеты с «письмами». Сначала они приходили из Рабата, затем из Нуакшота и, наконец, из Найроби.

Последнее такое «письмо» Эди получил за несколько дней до официального извещения о трагической гибели брата.

«Мне кажется, я опять чем-то прогневил бога, - говорил Лиор. - На днях обнаружил на юго-восточном склоне крыши мертвую птицу. По моим предположениям, молодую дрофу. Если бы ты знал, Эди, насколько это дурной знак. Эпизод с мертвой птицей на юго-восточном склоне крыши описан аж в трех японских источниках Х века. Ты знаешь, я так счастлив, что смогу, наконец, проверить правильность моих расчетов. Это же прекрасный случай провести эксперимент. Впрочем, ты не волнуйся. Сто к одному, что я снова ошибся и ничего не произойдет. Я подожду еще месяц-другой, а потом, наверное, вернусь в Израиль. Если ты, конечно, не возражаешь. А пока прощай, брат!..»

Лиор погиб через три недели после того, как надиктовал это письмо. Погиб в автомобильной катастрофе. Многотонный грузовик, принадлежавший британской компании по торговле крупным рогатым скотом, по непонятной причине свернул с проселка и врезался в китайский домик Лиора.

«Врезался» - сильно сказано. Грузовик просто подмял этот домик под себя, как картонную коробку. Лиор, лежавший в это время на циновке возле очага, был раздавлен насмерть.

Это случилось в Кении, недалеко от озера Рудольф, в сорока пяти километрах к северу от небольшого городка Лодвар.

В кузове грузовика - в специально разгороженных стойлах - находились несколько коров и быков. Когда полиция прибыла на место аварии, животные громко мычали и пускали слюни...

Вместе с гробом Лиора нотариус передал Эди Григу небольшой пакет. В нем была магнитофонная кассета. На пакете печатными буквами было выведено: «Передать моему брату Эди Григу в случае моей безвременной кончины».

В день похорон Эди был вне себя от горя. Он вдруг почувствовал, что всю жизнь его связывали с младшим братом какие-то незримые нити, что он очень любил этого чудака, и чем меньше знал о нем, тем сильнее любил. Эди был настолько безутешен, что просто-напросто забыл о пакете.

Как-то раз Мики попросил у отца разрешения послушать музыку. Он поставил кассету, включил магнитофон и на минутку вышел из комнаты. Когда он вернулся, отец стоял возле динамика и... плакал. Слезы ручьями текли по его гладким шоколадным щекам. Комнату наполняла симфоническая музыка.

- Где ты взял эту кассету? - сквозь всхлипы спросил Эди.

Мики показал на забытый пакет, лежащий на книжном стеллаже прямо над магнитофоном.

- Что это, пап? - спросил он.

- Это Григ... Песня Сольвейг... - и Эди прерывающимся голосом прошептал:

- Спи, мой милый!.. Я буду охранять твой сон... Я так долго тебя ждала, и ты пришел ко мне...

Эту историю поведала мне Лили Розен, переводчица с китайского. Несколько лет назад она обслуживала израильскую делегацию на Всемирном женском конгрессе в Пекине.

- Если бы не случай, я бы и не вспомнила о китаисте Лиоре Григе, - сказала она. - В рамках конгресса у нас было несколько экскурсий. Одна из них - в Юймынь. Там нас повели в музей под открытым небом, который назывался «Уголок Древнего Китая». Здесь был отстроен целый район китайских домиков. Местный экскурсовод подробно объяснил их устройство, показал кухонную утварь, рассказал про традиции.

Музей этот появился совсем недавно. По словам нашего гида, идея принадлежала одному муниципальному чиновнику из Ланьчжоу.

Домики стояли достаточно скученно. К каждому из них вела аккуратная дорожка, посыпанная мелким серебристым гравием. Весь городок был организован с исключительной педантичностью. В нем царил идеальный порядок.

И только к концу экскурсии мы увидели маленький китайский домик, стоявший на отшибе. Он никак не вписывался в стройную симметрию всего городка. К нему даже не вела гравийная дорожка.

«Этот домик покинут богом, - сказал экскурсовод. - Хозяева вынуждены были оставлять такое жилище, чтобы избежать несчастий». Он вздохнул и развел руками, как бы говоря о том, что жизнь его далеких предков была чересчур осложнена предрассудками.

«А откуда хозяева узнали, что их дом покинут богом?» - спросила я.

«А отсюда», - ответил вежливый китаец и показал на чучело большой птицы, которая полусидела-полулежала на одной из покатых соломенных граней крыши.

К двери этого домика была прикреплена табличка с иероглифами. Это было традиционное послание дому от его хозяина. Оно гласило:

Когда вернется маленький божок,
Мы станем жить по-прежнему, дружок.

[к содержанию "Compelle intrare"]