ЕХАЛ ГРЕКА
ЧЕРЕЗ РЕКУ

В Греции есть все.

Даже больше.

В Греции есть водитель автобуса Янис, его голубоглазый сын Янисис, инструктор по плаванию на каноэ Василиас, владелец горнолыжного курорта Теодорас и еще десять миллионов греков.

В Греции есть платаны, платеи, плантации табака, платные автомагистрали.

В Греции есть евро, драхмы, «Метакса» и виноградный самогон.

В Греции есть Эгейское море, острова Северной Спорады, Эвбея (Эвия, Негропонт), а также Теплые ворота, известные по хрестоматиям как Фермопилы...

Автобус равнодушно проносится мимо памятника царю Леониду и его отважным спартанцам. Здесь, поблизости, они остановили - правда, ненадолго - полчища бессмертных под водительством Ксеркса. На мелькнувшем за окном автобуса пьедестале - спасибо моей негасимой памяти - должны быть выбиты гекзаметры Симонида Кеосского:

Путник, весть отнеси
                          всем гражданам воинской Спарты:
Их исполняя приказ, здесь мы в могилу легли...

А еще в Греции есть горы. И какие горы!

Природа потрудилась здесь особенно изобретательно, столкнув лбами два континента - Евразию и Африку. Чрезвычайное пейзажное и цветовое разнообразие! Расщелины, каньоны, пропасти, впадины, леса. Небо - от нежно-голубого до глубокого синего, спины гор - от изумрудного до насыщенного песочного цвета.

Маленькие каменные деревеньки, кряхтя, взбираются по склонам. В каждой - небольшая ухоженная церковь, центральная площадь с тремя обязательными атрибутами: платан, источник, таверна. Дома по большей части белые с розоватым отливом. Глядя на них, вспоминаешь запах гашеной извести.

«Асбестос» по-гречески значит «неугасимый».

На трубах сидят большие черные птицы из крашенной жести - они действуют по принципу флюгера: регулируют направление дыма в зависимости от направления ветра.

И дым отечества здесь сладок и приятен.

Деревня для грека - нечто вроде истока для реки. Грек может уплыть куда угодно - в Штаты или Австралию, в Чили или Китай, но благодаря круговороту греков в природе, дождем ли, снегом ли, другим каким видом человеческих осадков раз в год он обязан вернуться в свою деревню, на ее, да, в сущности, и на свои именины.

Зачем?

Чтобы не отрываться от корней. Чтобы не терять связь с Элладой. Чтобы увидеть дедушку и бабушку. Или их могилы. Чтобы встретить друзей детства. Чтобы оглянуться на свою жизнь - и охнуть.

Или ахнуть.

В 20-е годы прошлого века, во время великого трансфера на родину вернулись 1,2 миллиона греков. И у каждого - а некоторые из них уже в энном поколении жили в Османской империи - у каждого была своя деревня!

Такая простая арифметика: нет грека без деревни. И нечего тут мудрить, нечего вздыхать восхищенно: вот, дескать, какие они патриоты!..

А мы почему не такие?

В один из прохладных вечеров, в таверне на отшибе, под дивное бряцание мандолин увидел я группу пожилых людей. Их было восемь. Четверо мужчин и четверо женщин. Первое впечатление - по одежке - американские туристы. Однако для американцев они вели себя весьма странно. Сначала попросили официанта поставить столик в самом углу двора, под огромным дубом с дуплом в человеческий рост, расселись по периметру, причем женщины рядом с женщинами. Заказали вино и какую-то греческую специфику. И... замолчали. Полчаса они слушали музыку. А потом двое из них - мужчина и женщина - вошли в пространство между столиками и стали танцевать. Это был, вероятно, какой-то старый народный танец. Не знаю почему, но я подумал, что так в Греции давным-давно не танцуют. Мужчина изображал, как мне показалось, петуха. Женщина - курочку. Они танцевали так старательно, так вдохновенно, с такой слезой в каждом «па», что никакого сомнения в их национальной принадлежности возникнуть не могло. Под эту музыку так могли танцевать только греки. Когда мандолина истаяла в воздухе подобно арфе Эола, оба танцора как-то неуклюже поклонились, под одобрительные улыбки своих товарищей вернулись за стол и принялись молчать дальше.

Я долго изучал эти четыре пары, сквозь шум таверны прислушивался к их немоте, тщетно пытаясь определить язык, на котором они молчат. Это были симпатичные, благополучные люди, на той, достаточно явной грани между зрелостью и старостью, когда культурного человека обуревает желание выглядеть чуточку моложе, когда юность отодвигается возрастом на столь почтительное расстояние, что можно разглядеть себя давнего целиком. И ахнуть.

Или охнуть.

Это были американские греки, приехавшие на именины своей деревни. Все четыре пары, друзья детства, давно и безвозвратно жили в США -  в разных концах этой державы. И встречались только раз в году, в середине августа, в маленьком городке на склоне горы, в таверне под старым дубом с дуплом в человеческий рост...

Воздух чем выше, тем свежее.

Снега на вершинах нет.

Здесь вам не Гималаи! И не надо.

Пинд гораздо дальше от неба, чем Джомолунгма или Канченджанга. Зато ближе к людям. На севере он увенчан (какие-то жалкие 2917 метров) Олимпом, обителью богов и богинь, на юге его подпирает (смехотворные 2457 метров) Парнас, супермаркет вдохновения, нечто среднее между роддомом и кладбищем для поэтов.

Наш гид по имени Дорон, обладатель роскошной бороды и богатого набора древнегреческих баек, рассказывает историю Персефоны. В профиль он напоминает Лаокоона в скульптурном исполнении ваятелей-родосцев Агесандра, Атенодора и Полидора. И это вполне соответствует моменту и отчасти искупает тот факт, что в фас Дорон - вылитый Карл Маркс. Это сочетание двух жрецов в одном лице не портит общего впечатления. В конце концов, Греция - это Европа. Здесь тоже бродил призрак коммунизма, и разнообразные мечтатели вроде Солона, Платона, Александра, Фемистокла, Помпея, Константина, Байрона, Гарибальди, Муссолини именно здесь пытались реализовать свое неизбывное горе.

По правую руку остается Халкида, столица острова Эвбея. «Остров Эвия», - уточняет Янис. Дорон провозглашает краткий привал. Мы выходим из автобуса и размещаемся за столиками под навесом, прямо на берегу самого синего в мире Эгейского моря...

Эвклидова геометрия... Пять параллельных кривых: берег моря, узкая полоска пляжа, тротуар, заставленный столиками, шоссе, длинный ряд дешевых двухэтажных отелей. Назло Лобачевскому эти кривые никогда не пересекаются. Официанты с подносами ловко снуют через нагруженное шоссе. Море дымится, и сквозь дымку проглядывает огромное слоновье тело Негропонта - так называли Эвбею-Эвию в Средние века.

По преданию, этим островом владел Тесей, сын Эгея, царя Афин. Тесей был величайшим героем Аттики, убил великана Перифета, сгибателя сосен Синида, разбойника Скирона, садиста Прокруста. Ему приписывается первая в Элладе «классовая теория» - именно Тесей разделил население Афин на эвпатридов (благородных), демиургов (ремесленников) и геоморов (землевладельцев). Он совершил множество великих подвигов и преобразований, и даже умыкнул из Спарты Прекрасную Елену, что впоследствии стало дурной традицией. Здесь, на Эвбее, он, между прочим, и погиб. Царь Скироса Ликомед заманил великого героя на скалу и столкнул его в море. В это самое Эгейское море, на берегу которого ваш покорный слуга, попивая чай, вспомнил обо всем этом в августе 2002 года...

Дорожные указатели издеваются.

Человеку, вкусившему в юности сладкое очарование эллинизмом, странно видеть эти партикулярные надписи на греческом и английском: «Коринф - 120» или «Дельфы - 240».

Эллины ищут знанья, а иудеи - чуда...

В памяти постепенно восстанавливаются (спасибо, математика!) разрозненные буквы греческого алфавита - альфа и омега, лямбда и сигма, дельта и эпсилон.

Над городком Карпениси, в центральной части Пинда, на высоте в полторы тысячи метров над уровнем моря расположен отель «Монтана-клаб». Его джинсовое название никак не вяжется с окружающим пейзажем - с вершинами, поросшими мелким кустарником, с белыми часовенками в честь Девы Марии вдоль каждого проселка, с ионической скороговоркой местных жителей, с бурыми козами, пасущимися вдоль дороги, с олимпийским величием не великих вершин.

«Монтана» пуста. Летом здесь не бывает туристов. Они предпочитают теплые эгейские пляжи, Ионические острова или, на худой конец, Крит, Родос, Китиру.

В «Монтане» только мы, сто израильтян. Нас слишком много с точки зрения культурно-исторического знакомства с Пиндом. Впрочем, спартанцев под Фермопилами - и тех было в три раза больше. К тому же у нас иная цель - осваивать горные кручи посредством величайшего изобретения человечества - автомобиля по имени джип.

Но об этом - в другое время, в другом месте и специфическим людям. С придыханием, бурной жестикуляцией, с восклицаниями типа «Ревет и стонет джип «Черокки»!», «Трансмиссия провисла!», «Это не машина, а - танк!»

Каждый охотник желает знать... И зря. Желать знания - крайне вредная черта. Талант нелюбопытен, говорил Батюшков. И правильно. Потому что знать тайну - значит убить ее.

Невероятное стечение геологических, геофизических, географических, исторических обстоятельств воспламенило неугасимый источник одухотворения для каждого художника, желающего знать. И даже христианство, поглотившее западный мир целиком, христианство, мытьем, катаньем, огнем, мечом и прочим инструментарием обратившее его в иную веру, не смогло противопоставить свое сияние эллинскому.

«Чего вы хотите? – вопрошал апостол Павел Коринфян. – С жезлом придти к вам, или с любовью и духом кротости?»

«С жезлом, пожалуйста», - отвечала невозмутимая аполлонова паства...

Я - человек, от природы равнодушный к фотографии. Но, поддавшись общему изумлению, в первые же полдня угробил свои единственные тридцать шесть кадров.

Причина проста: Пинд завораживает. Туриста-новичка можно определить по красноте вокруг правого глаза, натруженного видоискателем. Хотя никаких видов здесь искать не надо. Куда ни глянь – везде вид!

Я долго подбирал подобающую дефиницию этому чуду, и не нашел ничего более соответствующего, чем ликование. Эта природа ликует. Ликует так же, как ликовала две, две с половиной, три, четыре тысячи лет назад. И так же, как тогда, ликует вместе с человеком.

Поверьте на слово: в Центральной Греции не надо быть художником, на склонах Пинда не надо знать. Художник с самой большой буквы здесь уже поработал. Поработал на славу, оставив в удел человеку лишь ремесло – копировать это ликование. По возможности точно. Не упуская ни единой детали.

Это ликование породило богов и чудовищ, титанов и героев, тиранов и демократов. Поэтам оставалось только записывать, а философам – размышлять...

Молодежи в горных деревнях почти нет. В поисках образования, заработка, да и просто счастья достигшие совершеннолетия греки устремляются в Афины или в Салоники, в Европу или Америку, на Дальний или, что тоже не редко, на Ближний Восток.

Старики, бредущие вдоль дороги, всегда приветливы и предупредительны. Один из них, седобородый и крутолобый (примерно таким я представлял себе царя Приама), свой ответ на дежурный вопрос «как проехать?» начал словами: «Здравствуйте, мой дорогой друг…» Затем последовали бесконечные «направо» и «налево», поскольку прямых дорог в Центральной Греции не бывает. Единственными существенными ориентирами служат церкви и монастыри. Некоторые из них живописно и органично, как птичьи гнезда, врастают в скалы. Нет ни одного каменного пальца, казалось бы, пригодного только для тренировок скалолазов, на котором бы не был водружен крест или даже небольшая часовенка. Центральная Греция – страна православной веры и умудренных опытом стариков.

Здесь уже нет эвпатридов и демиургов. Остались лишь геоморы, да и те, по большей части, собственноручно обслуживают свои приусадебные участки, да пасут коз на изумрудных склонах. Роскошная вилла, выстроенная у дороги, выглядит как загородный дом какого-нибудь афинского толстосума. А реклама кока-колы, водруженная над кристально-чистым горным источником, вызывает естественное недоумение.

Озеро Кремастон стянуто в талии высоким мостом на шести, по-моему, опорах. Мы наблюдаем это озеро с перевала, с высоты почти двух километров над уровнем моря. Кремастон фиолетов. Мост - снежно-бел. На перевале холодно. На берегу озера жарко. Вокруг - ни души. «Не сезон», - вздыхает инструктор Василиас. Нет, дорогой, в Греции всегда сезон.

Мы форсируем озеро на пластмассовых каноэ, проплываем под узким хребтом моста, причаливаем к тихому берегу, отдыхаем, купаемся. Лицом к лицу вода кажется черной. Она скрывает свой истинный цвет от каждого, кто посмел подойти слишком близко. И правильно делает. Потому что разгадать тайну, значит... Впрочем, об этом я, кажется, уже говорил.

Каждому, казалось бы, мимолетному впечатлению, я мог бы, наверное, посвятить целый рассказ. Я мог бы рассказать о грозе, которая застигла нас в густом лесу у водопада, об облаке, которое на глазах у изумленной публики внезапно поднялось из долины и утвердилось на вершине горы, о ледяных реках-ручьях, несущихся по дну глубоких каньонов, о судьбе русской официантки в гостиничном ресторане, о самогонном аппарате системы «Пинд», о водителе автобуса Янисе, потерявшем набитый драхмами кошелек, о его голубоглазом сыне Янисисе, о владельце горнолыжного курорта Теодорасе и инструкторе Василиасе, о каждой встрече и каждом пейзаже, которые можно назвать случайными, если бы не одно обстоятельство: в Центральной Греции случайностей не бывает. Здесь все закономерно. Даже землетрясения...

«Спасибо!», - сказал я грекам на прощание.

«Мы еще увидимся», - ответили они...

…Я вернулся в свою деревню. Я привез с собой три сосуда: баночку цветочного меда с кусочком соты внутри (запах воздуха), бутылочку оливкового масла (запах земли) и большую морскую раковину, до отказа набитую дыханием Эгейского моря.

Мед и масло я съем. А дыхание моря останется.

2002 г.