ОТ ABSORBEO
ДО ABLATIO

Году, наверное, в 91-м прочитал я в одной из израильских русскоязычных газет, претендующих на элитарность, такую фразу: «Средний уровень израильской культуры ни в чем не уступает среднему уровню культуры европейской, а русская составляющая, привносимая в нее Большой Алией, приведет к образованию положительного зазора между этими культурами». Сначала мне подумалось, что человек, написавший эту чушь, очень не любит русский язык. (Из сочинения двоешника: «Когда началась гроза, старуха засунула голову под подушку и держала ее там, пока она не кончилась»). Но потом понял, что автор этих строк, как и десятки других газетчиков того времени, идет на поводу у темы. Писать об этом тогда было также модно, как произносить к месту и не к месту слово «менталитет». Я подумал об этом, и простил незадачливого автора, который так ярко продемонстрировал в своей статье (а это была, между прочим, передовица) именно средний уровень.

В начале 90-х годов в русскоязычной израильской прессе активно обсуждался вопрос о взаимопроникновении культур. Русской и ивритской. Умные и не очень умные люди пускались во все тяжкие с действительностью, пытаясь доказать друг другу, что две культуры могут смешиваться, так сказать, продуктивно, напитывая друг друга дополнительной силой, взаимно расширяя горизонты и углубляя перспективы, синтезируя новое, невиданное доселе качество.

Но, несмотря на то, что модная некогда теория о взаимопроникновении культур так глубоко въелась в души новоиспеченной русско-израильской интеллигенции, разговоры на эту тему потихоньку сошли на нет. Тому, кто наблюдал за ними хотя бы краем глаза, стало ясно, что тема эта не только вышла из моды, не только потеряла злободневность (в первую очередь для тех, кто ее провозглашал), сколько стала несостоятельной. Причем вовсе не потому, что она исчерпала себя, что культуры, наконец-то, взаимно проникли и зачали новое чудо селекции. Скорее, потому, что тема эта была надуманной с самого начала.

Если говорить о культурах, то можно говорить только об их взаимоуничтожении (взаиморастворении, если хотите, что, по существу, одно и то же), а не о взаимопроникновении. Никакого проникновения не существует. Так же, как тоник проникает в бокал с джином, составляя механическую смесь, которая по вкусу и крепости ничего общего не имеет ни с чистым джином, ни с чистым тоником, культуры, смешиваясь, рождают нечто среднеарифметическое, доступное многим, но не являющееся культурой как таковой. И в этом смысле слова о среднем уровне вполне соответствуют действительности.

Если брать понятие «культура» в ее общем смысле, как «исторически определенный уровень развития общества, творческих сил и способностей человека, выраженный в типах и формах организации жизни и деятельности людей, а также в создаваемых ими материальных и духовных ценностях», то взаимопроникновение русской культуры в ивритскую ограничилось, пожалуй, только междометием «кибенимат», вошедшим в разговорный иврит, как хулиган в автобус. Русский джин (или джинн, что больше соответствует понятию «дух») практически растворился в сладких и достаточно мутных потоках израильского тоника, утратив и вкус, и запах, и цвет.

Самые большие потери понесли в этом процессе люди так называемых творческих профессий. Те из них, кто помягче и погибче, ринулись в чуждые дали, оседлав, если можно так сказать, еврейскую тему. Редкие творческие результаты этих походов были весьма плачевными. Другие, те, кто покрепче, стали уединяться, отгораживаться от тошнотворной действительности и вариться в собственном соку. Результаты их творческой деятельности, хоть и превышали «средний уровень культуры», но все же не имели должного резонанса, а, следовательно, и должного развития.

В других, более низких и более общих сферах взаимопроникновение культур также закончилось полным крахом для пресловутой «русской составляющей». Русская «культура пития» привела только к перенаселению израильских КПЗ и даже к созданию наркологического отделения в одной из больниц. (Можно ли считать этот факт результатом удачной селекции?) Российская страсть к езде с ветерком в сочетании с израильской безалаберностью на дорогах задали много работы статистикам, занимающимся подсчетом автодорожных аварий. Державная склонность новых репатриантов к обильному и жирному питанию не добавила израильским супермаркетам ассортимента продуктов. А их (репатриантов) закоренелый невежественный атеизм (тоже ведь культура, а как же!) заставил не менее невежественную местную публику относиться к «новой составляющей» с брезгливой подозрительностью. (Да и как можно представить себе «взаимопроникновение» атеизма и религиозного чувства?)

Прошу обратить внимание и на такой, казалось бы, неестественный феномен: все эти неприятные процессы не привели к образованию русского культурного гетто (о чем я искренне сожалею). Причина проста. Дело в том, что «русская составляющая» въехала в израильскую культуру серьезно надломленной.

Декабристы поднимали свои шпаги, революционеры размахивали маузерами, пионеры отдавали салют, - все они этими жестами как бы заявляли о традиционном принципе российского духа: общественное выше личного. (Для обывателя - «что скажут люди?», для интеллигента - «долг превыше всего!»)

Общественное составляло основу русской культуры от организации жизни и деятельности людей, до смысла материальных и духовных ценностей, ими создаваемых. Влившись в израильское общество, семисоттысячная «русская составляющая» вдруг с большим удивлением обнаружила, что общественного в этой стране для нее не существует. Оно есть, но оно настолько непонятное, чуждое, басурманское, что к нему невозможно выработать никакого отношения, кроме полного неприятия. «Вещи вне нас не дают определить их необходимость для нас», - говорили китайские мудрецы.

Утратив в новых обстоятельствах жизни основу своего мировосприятия, новые репатрианты бросились было искать, что бы такое поставить выше личного. И не нашли ничего, достойного внимания. (Результатом этих поисков, между прочим, и была смехотворная дискуссия о взаимопроникновении культур).

Следствием этой утраты стали доходящие до абсурда перекосы в поведении некоторых бывших советских, а ныне израильских граждан: от самоотверженной борьбы за все, что угодно (за чистоту нации, за кресла в кнессете, за «хорошее отношение к лошадям») - до не менее самоотверженного протеста против того же самого. Эти пускай далеко не массовые проявления говорят о том, что разобщение толпы, обладавшей всеми данными к единству, дошло до критической точки.

Русское культурное гетто стало невозможным, поскольку для его возникновения не нашлось более или менее подходящей духовной базы. К сожалению, роль этой базы не могут сыграть ни общий язык, ни близкий менталитет, ни общность совершенной ошибки - репатриации. Личное не может стать общим. Осиротевшие души не способны слиться в одну. Обстоятельства заставили «русскую составляющую» жить исключительно личным, превыше которого нет ничего, кроме, быть может, недоступного (а потому и совершенно абстрактного) еврейского бога, даже имя которого произносить запрещено. Этот эксперимент увенчался замечательным успехом: цельное тело «Большой Алии» 90-х годов со всего размаху грохнулось о Святую землю и, подобно хрупкой китайской вазе, разбилось вдребезги, разлетелось на семьсот тысяч мельчайших кусочков, склеить которые уже никому и никогда не удастся. (Попытки склеить эту «вазу», производимые нынче так называемыми «русскими партиями», сродни ожиданиям большевиками мировой пролетарской революции).

На заре последнего массового исхода евреев из «страны северной» один авторитетный израильский социолог сравнил «Большую Алию» с айсбергом, который маленький морской трудяга-толкач с гордой надписью «Сохнут» на борту притаранил в теплое обетованное море. Развивая этот образ, многоумный профессор объяснил, что айсберг начнет постепенно таять и, в конце концов, целиком растворится в материнских водах исторической родины. «Вот это и называется абсорбцией (от латинского absorbeo - поглащаю)», - пояснял ученый дуракам, никогда не заглядывавшим в словарь. Будь я на месте этого гиганта мысли, я бы употребил совсем другое слово, обозначающее «уменьшение массы ледника или снежного покрова в результате таяния и испарения, зависящее главным образом от климатических факторов». В словаре этот процесс называется словом с очень звучным для русского уха корнем - «абляция» (от позднелатинского ablatio - отнятие).

Как замечательно все сходится! То, что идеологи сионизма называют растворением (абсорбцией), на самом деле является отнятием (абляцией). И климатические условия здесь очень к месту, поскольку и они играют немаловажную роль в той трагикомической метаморфозе, которую претерпела и претерпевает до сего дня «русская составляющая» в Израиле.

У каждой толпы свой опыт. По идее, маленькая толпа должна без труда поглощаться большой, как в российском уголовном кодексе меньшая мера наказания поглощается большей. Но в нашем случае слишком полярны опыты этих двух толп, слишком чужды и в известном смысле враждебны они друг другу. Поэтому, наша с вами маленькая толпа и рассыпалась на мелкие части, давая себя поглотить таким образом, чтобы не застрять у большой толпы костью в горле. Гуманный, надо сказать, поступок. Но бесперспективный.

Свыкшись с тем, что выше личного уже ничего не поставишь, репатрианты, сами того не замечая, превращаются в абсолютных обывателей. По инерции они еще почитывают книжки, ходят парами на «чесовые» концерты заезжих русских артистов, смотрят российское телевидение. Но уже не вникая, не зря в корень, не соизмеряя эти свои действия с делениями шкалы, на одном полюсе которой общественное, а на другом - личное. Они считают потери и приобретения, складывают заработанную копеечку в кубышку банковского счета, берут ссуды, продают мебель, покупают гарантов, холят свои истощенные тела на пляжах, ходят на рынок и в магазины. И над всей этой будничной суетой, как жестокое израильское солнце, стоит единственный, голый и беззащитный, одинокий, как самец без самки, неинтересный интерес - личное, личное, личное.

Я абсолютно уверен, что многие - наиболее откровенные и независимые из нас - не задумываясь подписались бы под утверждением: «Это, братцы, не жизнь, а сплошная абляция!»

Впрочем, я, наверное, преувеличиваю. Большинство репатриантов так и не осознают всю глубину происходящего с ними превращения. Слово «отнятие» в их сознании ассоциируется со словом «кусок» и ни коим образом не распространяется на то, что стоит (должно стоять) выше личного. Поэтому большинство и не понимает, откуда в этой жизни при ее видимом благополучии появились нудный дискомфорт, ноющая тоска, сумеречное настроение. Не стоит связывать эти чувства с ностальгией, хотя, как мне кажется, ностальгия, в сущности, и представляет собой утрату общественного интереса.

Но усложнять проблему я не намерен. Все просто, дорогие мои. Все очень просто. Произошла абляция общественного интереса. Интереса нашего и интереса к нам. Это она, абляция, обеднила наше существование, сместила акценты настолько, что сделала творчество ненужным, а благополучие бессмысленным.

Противостоять ей могут только дети и старики. Первые - в силу того, что еще не научились вкладывать в согнутую в локте руку, вздернутую выше головы, известный смысл и в перспективе естественным образом врастут своей жизнью в местный общественный интерес. Вторые же  - потому, что в прошлом брали крепости и покруче. Они - с идишем наперевес - так отважно ринулись на стены израильских общественных институтов, что те не устояли и - худо ли, бедно ли - а все-таки приняли их в свое тесное и жаркое лоно.

Так что «средний уровень культуры» грозит только среднему возрасту. От двадцати пяти до шестидесяти. Потому что именно в этих возрастных пределах очень трудно действовать с преданностью, с доверием и со всей искренностью. Очень трудно айсбергу сблизиться с водой, растворить себя целиком в ее «общественном интересе».

Я пишу «очень трудно» только потому, что не хочу писать «невозможно». Хотя у меня нет абсолютно никакой уверенности в том, что наш общий с вами недуг излечим.

1995 г.