СВЕТ,
КОТОРЫЙ
ВЫШЕЛ
ИЗ СПЕКТРА

На протяжении тысячелетий человечество мучилось, в сущности, только одной по-настоящему серьезной проблемой - проблемой управления человеком.

Так всегда происходит в живой природе. Целое пытается найти способ подчинения элемента. И, как правило, терпит в этих попытках сокрушительное поражение. Могучий лес выжигается дотла одной маленькой спичкой. Мировые империи разрушаются в результате восстания в какой-нибудь отдаленной провинции. Благополучные государства ввергаются в пучину разрушительной гражданской войны из-за какой-нибудь сумасбродной идеи, тараканом заползшей в голову чудака. Человеческий организм погибает от укола ржавой булавкой. Вся мировая история изменяет свой естественный облик, когда юный натуралист с вожделенной жестокостью естествоиспытателя обрывает крылья бабочке-однодневке.

Древний Восток намеревался охмурить человека мудростью. Не преуспел. Эллинизм пытался подчинить себе человека гармонией и красотой. Не получилось. Средневековье пробовало достичь той же цели огнем и мечом. Не вышло. Разбили свои головы об эту непроницаемую стену и коммунисты с национал-социалистами. Живая часть только делает вид, что подчиняется живому целому. На самом же деле все существо этой части направлено на его разрушение.

Шесть миллиардов однотипных элементов - это еще не человечество. Человечество - это в первую очередь дух. А дух - это совокупность если не миллиардов, то десятков тысяч идей.

Носители этих идей и называются людьми. Их гораздо меньше, чем записано в статистических отчетах ЮНЕСКО. Но вполне достаточно, чтобы нанести всему организму, называемому человечеством, смертельный укол ржавой булавкой.

Вот вам пример из литературы. В романе Томаса Манна «Волшебная гора» есть такой персонаж - профессор-филолог Лео Нафта. Основная идея этого еврея-прозелита выражена словами: «Не освобождение и развитие личности составляют потребность нашего времени. То, что ему нужно, то, к чему оно стремится и добудет себе, это... террор».

Террор - одна из идей, имеющих в наше время наибольшее распространение не только среди людей, и не столько среди них, сколько среди остальных миллиардов, собственными идеями не располагающих. Может ли террор уничтожить человечество? Безусловно. Стоит только дать его адептам оружие помощнее. Он, как и любая другая распространенная идея, располагает большим смертоносным потенциалом.

Но самое страшное вовсе не в этом. Я думаю, что террор является естественной и, увы, пока единственной реакцией элемента на давление целого. Человечество упрямо не желает погибнуть. Поэтому оно постоянно ищет способы предотвратить возможные катаклизмы, остановить их развитие в самом зародыше. Но на его попытки задуть горящую спичку, которую безответственный элемент хочет бросить под сухой куст в могучем лесу, всегда существует один и тот же ответ - террор.

Ты нам мудрость, а мы тебе - по морде. Ты нам гармонию и красоту, а мы тебе - убийство. Ты нам благополучие, а мы тебе - гражданскую войну. Ты нам свободу, равенство и братство, а мы тебе - террор.

Идеи меняют человека до неузнаваемости. Не в том смысле, что его перестают узнавать окружающие (хотя и такое случается), а в том смысле, что он сам себя не узнает. Проснувшись однажды утром с тараканом в голове, человек подходит к зеркалу и видит в нем не собственное отражение, а нечто чуждое, незнакомое, угрожающее. Он готов, как собака, наброситься на этого пришлеца и разодрать его в клочья. «Младший брат Ян Чжу по имени Бу отправился, надев белое платье. Пошел дождь. Он снял белое и сменил его на черное. Когда же вернулся домой, собака его не узнала и встретила лаем. Ян Бу рассердился и хотел прибить собаку.

- Не бей! - сказал ему Ян Чжу. - Разве ты сам не удивился бы, если бы собака ушла белой, а вернулась черной? Ты поступил бы также, как она» (Лецзы).

Засыпая белым, человек просыпается черным. Впрочем, окраска никакой разницы не имеет. Главное - нарушается естественное равновесие.

Этот термин подарила человечеству древнекитайская философия. Затем естествоиспытание пришло к выводу, что живая природа действительно обладает свойством к саморегуляции. Но с развитием цивилизации выяснилось, что это свойство, увы, не способно противостоять разрушительной деятельности человеческих идей, одна из которых, в конце концов, приведет все живое к полному уничтожению. Атомная бомба - аргумент в данном контексте просто смехотворный. Любая мало-мальски сумасшедшая идея по своей разрушительной силе может многократно превзойти любой ядерный взрыв.

Естественное равновесие уже никого не разбивает, как это предполагалось в книге Чжуанцзы. Идеи делают человека чуждым человечеству, то есть делают элемент непримиримым врагом целого. «Тот, кто не снисходит до людей, не имеет близких. Тому, у кого нет близких, все чужие. Нет оружия более сильного, чем воля, даже меч Мосе уступает ей. Нет разбойников более опасных, чем силы жара и холода, от них не скрыться во всей вселенной. Если не ограбят силы жара и холода, это сделает собственное сердце» (Чжуанцзы).

Спустившись на землю с высот древнекитайской мудрости, мы с удовлетворением скажем, что с силами жара и холода человек научился успешно бороться. Хотя бы с помощью кондиционеров и центрального отопления. Единственное, что осталось ему совершенно недоступным - это борьба с собственным сердцем. Оно продолжает из века в век грабить человека, угрожая своей жестокостью всему человечеству.

В последние годы я склоняюсь к мысли, что древнекитайская философия была права, возводя в ранг наивысшей добродетели бездействие и беспристрастность. Вполне возможно, что жизнь на Святой земле в скором времени окончательно убедит меня в справедливости этого тезиса. Ничто так наглядно не демонстрирует разрушительные свойства идей, как кипучая деятельность наших политиков и пламенная страстность наших пророков. Первые борются с террором, вторые его осуждают. Но, в сущности, их старания сводятся к тому, что они, в конечном итоге, сами становятся эпигонами того, с чем борются и что осуждают. И это кажется мне таким же естественным, как невропатологу импульс голени на удар молоточком под коленку.

«Удали то, что расстраивает волю; освободи сердце от неясности; убери с пути все препятствия. Богатство и знатность, почет и величие, слава и выгода - эти шесть расстраивают волю; внешность и поза, красота и хитроумие, дыхание и чувства - эти шесть опутывают сердце; ненависть и любовь, радость и гнев, печаль и наслаждения - эти шесть обременяют свойства; согласие и отказ, займы и возврат, знания и способности - эти шесть преграждают путь. Когда эти четыре шестерки не волнуют грудь, приходит беспристрастие. Беспристрастие ведет к покою, покой - к ясности, ясность - к пустоте, пустота к недеянию, которое все совершает.

Путь - уважение к свойствам; жизнь - проявление свойств; характер - сущность жизни; движение характера называем деянием; ложное деяние называем утратой пути.

Знающий воспринимает вещи; знающий обдумывает. Когда знающий приближается к тому, чего не знает, он подобен косоглазому» (Чжуанцзы).

Кто из нас, косоглазых, способен сегодня променять богатство, знатность, почет, величие, славу, выгоду, внешность, красоту, хитроумие, чувства, любовь, радость, наслаждения, знания, способности и прочее на покой, ясность, пустоту и недеяние? Никто.

Кто из нас, не отступающих там, где нет возможности понять, готов пожертвовать даже печалью, долгом, ненавистью, позой и прочим ради пассивного созерцания? Ни один.

Поразительно то, что мудрецы Китая не призывали к рождению идей. Они, пожалуй, уже тогда, тысячелетия назад, предполагали разрушительные свойства систем, призывающих к действию, концепций, обещающих изобилие, стратегий, нацеленных на благополучие и справедливость. За добродетельным человеком они оставляли только способность думать. Думать, не рождая идей.

Я говорю о невозможном. Но, как сказал один остряк, каждый спасается по-своему. Один - выполняя то, чего не способен выполнить, другой - ораторствуя о том, о чем не способен ораторствовать.

Я говорю о невозможном - о спасении человечества от идей (вернее было бы сказать - от людей). Я говорю об этом, прекрасно понимая и разделяя все возражения, которые могут возникнуть.

О, если бы человек еще тогда, тысячелетия назад, проникся чувством собственной значимости и научился бы думать, не действуя, созерцать не изменяя! Тогда бы цивилизация пришла к совсем иному итогу. Мы никогда не узнали бы страшных крестовых походов и инквизиции, фашизма и атомных бомбардировок, Сталина и Пол Пота, Чернобыля и СПИДа. Но в то же время, мы потеряли бы Гомера и Вергилия, Данте и Шекспира, Пушкина и Бальзака.

На последнем, кстати, имеет смысл остановиться особо, поскольку он являет собою грандиозную противоположность древнекитайскому идеалу. Все «четыре шестерки» преград к истинному пути в характере этого французского гения выросли до гигантских размеров. Безудержная творческая мощь и невероятный обывательский снобизм, фонтанирующая фантазия и патологическая аристократомания, глубочайшее проникновение в психологию человека и неистребимый роялизм, фантастическая работоспособность и астрономические долги, 15 тысяч чашек крепчайшего черного кофе (адская смесь «бурбона», «мартиники» и «мокко») и 74 романа, составляющих гениальную «Человеческую комедию». Бальзак с неукротимой энергией рвался в Академию, несколько раз баллотировался в депутаты парламента, мечтал стать издателем, землевладельцем, министром. Он был неукротим и беспощаден, как «Свирепый Юлий», - знаменитый таран римских легионеров, перед которым не устояли стены Второго Храма.

«Этот могучий и неутомимый труженик, этот мыслитель, этот поэт, этот гений прожил среди нас жизнь, полную гроз, борьбы, схваток, битв, - жизнь, которой во все времена живут все великие люди... Но как ни велика наша скорбь перед лицом такой потери, мы не впадаем в уныние. Воспримем ее вместе со всем, что есть в ней жестокого и печального. Быть может, это благо, быть может, в эпохи, подобные нашим, необходимо, чтобы время от времени смерть великого человека вызывала религиозное потрясение в душах, погрязших в сомнении и скепсисе...»

Такие слова произнес на могиле Бальзака Виктор Гюго. И еще он сказал одну весьма примечательную фразу: «Жизнь его была коротка, но насыщенна; больше наполнена трудами, чем днями».

В этой фразе есть замечательное противопоставление. Книга Чжуанцзы призывает к тому, чтобы жизнь наша была наполнена днями. Цивилизованное же сознание считает жизнь насыщенной только в том случае, если она была деятельной, причем результативно деятельной. Бальзак, действительно, является ярчайшим примером великого человека в нашем сегодняшнем понимании. Он не боролся с Богом, как Толстой, не заигрывал с вечностью, как Гете. Он жил исключительно своим временем и своей силой. И человечеству, безусловно, очень повезло, что этому неистощимому производителю идей так и не довелось стать ни депутатом, ни министром, не довелось приблизиться к тому, чего он не знал - не довелось уподобиться косоглазому.

Свет, который источает неуравновешенный гений Бальзака, свет, который источают все гении человечества, начиная с античных времен, уже лишен тех сладких природных оттенков, которые были свойственны (в понимании китайских мудрецов) естественному равновесию. «Тот, чьи свойства в покое, испускает естественный свет. В том, от кого исходит естественный свет, люди видят его человеческое начало. Тот, кто совершенствовался, ныне обрел постоянство. К тому, кто обрел постоянство, стекаются люди, ему помогает природа. Того, к кому стекаются люди, называют человеком природы; того, кому помогает природа, называют сыном природы» (Чжуанцзы).

Для того чтобы обрести постоянство, у Бальзака было слишком много сил. Слишком большой заряд творческой энергии был заронен (уж не знаю кем) в его душу, чтобы удержать ее в равновесии, покое и недеянии. Он стал великим человеком, но не человеком природы. Ему, как и большинству его предшественников и последователей, так и не довелось испускать естественный свет.

Впрочем, огорчаться тут совершенно нечему. Бальзак был человеком нашего времени, гениальным элементом современного человечества. Поэтому если бы он и испускал естественный свет (даже с той же неукротимой мощью, с которой творил свой эпос), никто из современников этого света бы не заметил. Естественный свет в нашей жизни уступил место «религиозному потрясению», о котором говорил Виктор Гюго, прощаясь с Бальзаком. И не то, чтобы он погас. Просто он вышел из видимого спектра, стал недоступен зрению. Из-за наших рассеянности, из-за сомнений и скепсиса, из-за духовной слепоты, но в большей степени - из-за нашего цивилизованного косоглазия.

1996 г.